Мешок историй про шалого малого

— Мне было одиноко и больно, — ответила она. Причем, она до сих пор считает, что один раз изменой не считается. Но ведь и от одного раза могут быть дети! Зная о генетической предрасположенности женщин к измене, я за два дня заливал грусть ящиком «Шабли» в «Приюте рогоносцев» и все простил. Ну, плохо человеку было! К тому же, в тот вечер, после лекции, я тоже провел в обществе одной нигерийской студентки. Так что фактически счет был: 1:1. Ничья. Игра продолжается. А суть этого вида измены проста: никогда не отказывай, братишка, девушке в близости, потому что тут же найдется другой. Невостребованное женское лоно может взбеситься. У ленивых пастухов волки всегда сыты. Конечно, осадок остался. Простить я простил, как Менелай, но забыть измены так и не смог. Мужчина никогда этого не забудет, запомните это, изменщицы! Все в этой жизни можно отложить, брат мой, кроме секса и любви! Даже уборку урожая яровых, запуск космического корабля, ловлю кальмара, заготовку леса, встречу с друзьями, если они мешают сексу!

— Брат! А спой песню! — попросил Колька, — Помнишь, ты пел с Аароном Израиличем? Про пиратов!

— А! Нашу, студенческую? — оживился Матвей, — Хорошо! Только, чур, ты в припеве — подпевай!

Он сбросил с плеч на сырую землю телогрейку, сделал несколько гимнастических упражнений и запел чистым, красивым драматическим тенором:

Море черное угрюмо,
За волной бежит волна…
По волнам несется шхуна,
Шхуна «Черная Пизда».
Капитан на этой шхуне —
Джон Кровавое Яйцо.
Словно жопа крокодила
Капитаново лицо.

Весь заросший и усатый,

Нос повернут на Восток,
Колбасою волосатой
Хуй свисает между ног…
Между тем на полубаке
Старый боцман дядя Сэм
(Разъеби его, собаки).
Он рассказывает всем.

— Дело было лет за двадцать

До Кровавого Яйца.
Золотца пудов на двадцать
Отхватили у купца.
В трюме мы нашли сто сорок
Негритянок молодых
И, взорвавшись, словно порох,
С ревом бросились на них.

Мне досталась молодуха

Лет под восемьдесят пять,
И, согнавши с хуя муху,
Я начал ее ебать.
Черножопая блядина
Хуй зажала между ног,
Откусила половину,
Я взревел как носорог
Йо-хохо! Йохохо-хохо!
Йохо-хо! Ебена мать!
Тут команду кто-то дернул
Над рассказом хохотать…

9.

— Так! Внимание! Я даю реплику! Мотор! Реплика: О! Боги! Рыбу раскумарит от несносного дарования сонма импрессионизма!?

— Беги! Боги! По Чайковскому не до дыр! На-кося, выкуси-ко ужо!

— Ура-а-а-а! Эврика! Чистой совестью нахлынуло полстакана! Всякому!

— Легкий сумрак эрмитажных залов, тронутый позолотой сиреневых трусов человеческого гения! До слова нет!

— Ой, Роза, дорогая! Прошу вас на танго однушечко!

— Я не Роза! Урод! Запомни это! Природа не бывает безобразной, Из жопы мед дает пчела, Любовь не бывает грязной, Она просто бывает зла!

— Великолепно! Марина! Но этого же нет в тексте!

— Не знает совести собака,
Нет убеждений у сопли,
Я, как цветок пурпурный мака
В бескрайнем море конопли.

— Браво! Браво! Мариночка! Браво! Гениально! В бескрайнем море конопли! Это чье?

— Мое!

— Гениально! Вы — Комиссаржевская! Вы — Пастернак! Да, да! Ну что вы…Что вы делаете? Не надо… Не надо же… Же… Ой-ей-ей-ей-ей… О-о-о-о-о-о… Давай, вот так. Сюда… Сюда… Ага вот так вот, пониже… Ага… Хорошо… Умница моя… Прелесть какая… не торопись, моя хорошая… Аркашка! Давнович! На помощь!!!! Двери закрой… Ага… На ключ… Давай, сюда…

10.

По небу бежали рваные облака, своим стремительным движением перемешивая на земле все краски. Путаница багреца, червонного и белого золота, малахита и пурпура, и синей тьмы качалась в лесных далях. Изредка солнечный лучик, прорвавшись сквозь тучи, падал на отдельные березы, и они вспыхивали одна за другой, как золотые факелы, и тотчас гасли. Предгрозовой ветер налетал порывами и усиливал эту сумятицу красок в оловянной ряби реки Прорвы. От созерцания этой красоты в душе возникала неясная тревога, которая предшествует обычно внутреннему очищению чресел. Приятный, красивый тенорок органично вплетался мягким ветерком в этот шум живой природы, добавляя в ее звуковую палитру еще несколько ярких цветов: