Мешок кедровых орехов

После поворота Женька увидел впереди своего одноклассника Толика Квасова. По тому, как Толнк вяло выдергивал палки, как волочил лыжи, почти не отрывая их от снега, Женька понял, что он выдохся.

— Квас, прибавь! — крикнул Женька, догоняя его. Квасов, повинуясь окрику, дернулся раз-другой и опять сник.

— Прибавь, Квас! — умолял Женька, уже почти наступая на задники лыж Толика.

— Я сдох, — хрипло сказал Квасов и вдруг остановился. Остановился прямо на лыжне — и Женька с разгону заехал одной лыжиной между его ногами.

Выпростав лыжу, Женька обошел Квасова и бросил через плечо:

— Не стой! Потянись за мной… сколько можешь.

…Вспомнив, как миндальничал с Квасовым, Евгений Родионович аж застонал и схватился рукой за щеку, словно его пронзила зубная боль. Бездаря Квасова надо было согнать с лыжни грозным «хох!» — чтобы прыгнул как заяц, прижавши уши. А не послушался бы — огреть палкой по спине! Столкнуть в снег, к чертовой матери. Небось финн этот с ним не церемонился бы. Вон как он болельщика навернул! Да господи, что за находка для отечественного спорта был Толик Квасов! Он только перед девчонками умел гарцевать. Кое-как доскреб до третьего разряда и носил потом значок, перевинчивая с пиджака на рубашку. Только что на пальто не вешал, пижон.

…А перед самым финишем Женька допустил просчет. Позорный и обидный.

Оставалось пройти ложбиночку, за которой, в каких-то ста метрах, находился финиш. Женька как раз дожимал «единицу» — парня под номером первым. Он настигал его быстро и чувствовал, что на спуске обойдет. «Единица» нырнул в ложбину и оказался на невысокой узенькой насыпи, пересекающей ее. Женьке бы не суетиться, пройти за ним по насыпи след в след и потом технично «сделать» парня на подъемчике. Но он не стал притормаживать и махнул мимо насыпи — по нетоптаному снежку… Ложбинка-то была с блюдце, Женька проскочил ее за один толчок. Но какой-то подозрительный всхлип раздался под лыжами. Женька оглянулся из-под руки, увидел за собой темно-кровавый след и тогда лишь вспомнил, что насыпь проложена через незамерзающее болотце, припорошенное утрешним снежком…

Он еще легко взбежал на пригорочек, но тут обнаружил, что скользить не может, — на мокрые лыжи налип снег.

Последнюю стометровку Женька бежал как лось, высоко вскидывая тяжелые лыжи. Бежал, не зная, что рыжий достал его раньше: когда Женька затормозил на спуске и потерял скорость; когда пижонил перед ремеслушниками; когда жалел слабака Квасова. А после несчастной ложбинки, на которую Женька потом все сваливал, рыжий уже не догонял его. Это стреноженный Женька тщетно гнался за рыжим.

…Догадка, пришедшая через двадцать лет, разволновала Евгения Родионовича до безобразия. Евгений Родионович, неслышно ступая, ушел на кухню, разыскал пузырек с валерьянкой и, стараясь не звякать, отсчитал десять капель. Жена, однако, учуяла знакомый запах.

— Чего ты там? — спросила она. — Опять, что ли, сердце?

Евгений Родионович промычал что-то в ответ.

— Сходи к врачу, — сказала жена таким голосом, будто просила прикрыть форточку. Она, пользуясь отсутствием Евгения Родионовича, переключила телевизор на другую программу и смотрела как раз очередную серию про Штирлица.

Евгений Родионович присоединился к ней. Хитросплетения вражеских козней постепенно увлекли его, он успокоился, даже забыл о своем нелепом огорчении. Только когда в конце фильма зазвучала песня «Не думай о секундах свысока…», Евгений Родионович тихонько вздохнул: «То-то что не думай… свысока… Мог бы стать известным спортсменом. Данные были. Да, имелись все данные. Тренер не раз говорил… Хм… Герой Белой Олимпиады… Или что-нибудь в этом роде».

Поздно вечером позвонил аспирант Евгения Родионовича Павел Устименко. Павел, вообще, имел обыкновение звонить чуть ли не среди ночи.

— Что случилось, Паша? — прикрывая трубку ладонью (супруга уже спала), спросил Евгений Родионович.

— Шеф! — закричал на другом конце Устименко. — Гуселевич не освобождает завтра тромбон! (Речь шла об аэродинамической трубе, которая по графику с завтрашнего дня поступала в распоряжение группы Петунина.)

— То есть как это не освобождает? — спросил Евгений Родионович.

— Так — не освобождает! Еще три дня выклянчил у директора. А нас задвигают… Алло! Шеф! Вы слышите?.. Чего вы молчите?

— Я не молчу, Паша, я думаю, — сказал Евгений Родионович.

— А что тут думать! Гнать его надо в три шеи! Вам гнать, шеф. Своею докторской рукой.

— Ну как же так — гнать…

— Да очень просто, шеф! Один маленький звоночек крупного ученого — вы знаете кому. И все. И Гуся потурят.

— Нет, Паша, так, наверное, нельзя… Он же наш коллега.

— Он наш калека, — сказал Устименко. — Почетный инвалид большой науки. Ну что он выдует, козел? (Евгений Родионович недовольно крякнул: он не принимал ни беспощадности своих учеников, ни «козлиного» их лексикона). Что он, козел, выдует? — упрямо повторил Устименко, игнорируя реакцию шефа. — Грыжу он себе надует?! Так она у него уже есть.

Петунии молчал.

— Евгений Родионович, — сказал Устименко просительным неожиданно голосом. — Ну давайте я от вашего имени.