Мешок с костями

На узкой дороге не было никакой возможности развернуть автомобиль и поехать назад. Поэтому Фред Дин, отчаянный смельчак, побежал навстречу ярко-оранжевым языкам пламени и черному дыму. А пожар раскрыл огненные объятия, чтобы встретить его.

Я читал все это, стоя на коленях на дощатом настиле, и внезапно запах копоти и дыма усилился. Я закашлялся… а потом кашель заглушил металлический вкус озерной воды во рту и в горле. Вновь, на этот раз стоя на коленях под студией моей жены, я почувствовал, что тону. Вновь я наклонился вперед, но выблевал лишь жалкий комочек слюны.

Я повернулся и увидел озеро. Гагары кричали в мареве, направляясь ко мне, молотя крыльями по воде. Синеву неба затянула дымка. Пахло углем и порохом. С неба начал падать пепел. Восточный берег озера Темный След горел. Время от времени оттуда доносились громкие хлопки: взрывались деревья с дуплом. Взрывались, словно глубинные бомбы.

Я смотрел вниз, желая избавиться от этого видения, понимая, что через секунду-другую оно превратится в реальность, как это уже случалось с путешествием на Фрайбургскую ярмарку. Но вместо черных с золотистыми ободками глаз пластмассовой совы я увидел перед собой ярко-синие глаза маленькой девочки. Она сидела за столиком для пикника, вытянув перед собой пухлые ручонки, и плакала. Я видел ее так же ясно, как по утрам, когда брился, видел в зеркале отражение собственной физиономии.

Она не старше Киры, только толстушка, и волосы у нее темные, а не светлые. Такие, как были у ее брата, пока он не начал седеть в то невероятное лето 1998 года — года, до которого ей не дожить, если, конечно, кто-нибудь не придет ей на помощь. Она в белом шелковом платьице и красных гольфах, и она тянется ручонками ко мне, крича: «Папочка, папочка!» Я смотрю на нее, а потом что-то горячее проносится сквозь меня, и я понимаю, что тут призрак — я, а горячая волна — Фред Дин, бегущий к дочери. «Папочка!» — обращается она к нему — не ко мне. «Папочка!» — и обнимает его, не обращая внимания на то, что сажа марает ее белое платье.

Фред целует ее, а дождь из пепла усиливается. Гагары поднимаются в воздух, оглашая озеро печальными криками.

«Папочка, огонь приближается», — кричит Карла, когда он усаживает ее себе на руку.

«Я знаю, но бояться нечего, — говорит он. — Все у нас будет хорошо, сливка ты моя, ничего не бойся».

Огонь не приближается, он уже здесь. Восточная часть Сияющей бухты в языках пламени, и теперь они пожирают маленькие домики, в которых мужчины так любили расслабиться, вернувшись с охоты или рыбалки. Горит развешанное на веревках белье, выстиранное только утром. На землю летит дождь горящих листьев. Раскаленная капелька сосновой смолы попадает на шею Карлы, и девочка кричит от боли. Фред сшибает смолу и несет дочь к воде.

«Не делай этого! — кричу я. Я знаю, что не в моих силах что-либо изменить, но все равно пытаюсь. — Борись! Ради Бога, борись!»

«Папочка, кто этот мужчина?» — спрашивает Карла и указывает на меня в тот самый момент, когда вспыхивает домик Дикое.

Фред смотрит в ту сторону, куда указывает ее пальчик, и на его лице отражается чувство вины. Он знает, что творит, и в этом весь ужас. В глубине души он знает, что он делает здесь, в Сияющей бухте, у которой заканчивается Улица. Он знает и боится, что кто-то станет свидетелем его деяний. Но он никого не видит.

Или видит? Его глаза на мгновение широко раскрываются, будто он заметил что-то подозрительное.

Возможно, воздушный вихрь. Или он чувствует мое присутствие? Возможно ли такое? Чувствует холодное дуновение в этой адской жаре? Как еще можно почувствовать руки, пытающиеся удержать его, если принадлежат они бестелесному существу? Потом он отворачивается и входит в воду рядом с маленьким причалом.

«Фред! — кричу я. — Ради Бога, посмотри на дочь! Неужели ты думаешь, что твоя жена специально одела ее в белое шелковое платье? Разве так одевают детей перед тяжелой дорогой?»

«Папочка, почему мы идем в воду?» — спрашивает она.

«Чтобы подальше уйти от огня, сливка».

«Папочка, я не умею плавать!»

«Плыть тебе не придется», — отвечает он, и от этих слов по моему телу пробегает дрожь! Потому что говорит он правду: плыть ей не придется, ни сейчас, ни потом. По крайней мере Фреду повезло больше, чем Нормалу Остеру: ему не пришлось топить своего ребенка под струей ледяной воды.