Мешок с костями

Джо выкрасила кожу Сары в светло-коричневый цвет, возможно, основываясь на других ее фотографиях (в доме их хватало, почти на всех Сара была запечатлена с откинутой назад головой, длинными, до пояса, развевающимися волосами, заливающаяся своим знаменитым смехом), хотя ни одной цветной я не видел. В начале века цветную фотографию еще не изобрели. Так что они не позволяли установить цвет кожи Сары. Я вспомнил, что Дикки Брукс, владелец автомастерской, рассказывал мне, как его отец выиграл турнир по стрельбе на ярмарке в Касл-Вью, а полученный приз, плюшевого медведя, подарил Саре Тидуэлл. За что она отблагодарила его поцелуем. По словам Дикки, его отец до конца своих дней не мог забыть этого поцелуя, утверждал, что это был лучший поцелуй в его жизни, хотя я сомневаюсь, что он мог произнести такие слова в присутствии жены.

На этом фото Сара лишь улыбалась. Сара Тидуэлл, больше известная, как Сара-Хохотушка. Ее песни не попали на пластинки, но тем не менее не канули в Лету. Одна из них, «Пройдись со мной, крошка», очень уж схожа с «Пройди этим путем» в исполнении «Аэросмит»[55]. Сегодня эту даму называли бы афро-американкой. В 1984 году, когда мы с Джо купили коттедж и обустраивались в нем, она была черной. А уж в начале века она оставалась бы негритоской, будь в ее жилах даже одна осьмушка негритянской крови. Тогда это воспринималось как само собой разумеющееся. И как могу я поверить, что отец Дикки Брукса, белый человек, поцеловал ее в присутствии половины населения округа Касл? Нет, не получается. Но кто может утверждать, что этого не было? Свидетелей уже нет. С прошлым это обычное дело.

— Деревенские танцульки любим мы с подругой, — процитировал я, возвращая фотографию на стол. — Раз с прихлопом, два с притопом и еще по кругу.

Я уже взял пластиковый футляр, чтобы накрыть им пишущую машинку, но передумал. Взгляд мой упал на Сару, которая стояла, прикрыв глаза, с гитарной струной, на которой за спиной висела гитара, через плечо. Чем-то она напомнила мне Роберта Джонсона[56], музыкальные находки которого потом прочитывались чуть ли не во всех композициях, записанных «Лед Зеппелин»[57] и «Ярдбердс»[58]. Кто, согласно легенде, вышел на перекресток дорог и продал душу дьяволу за семь лет бесшабашной жизни, когда виски лилось рекой, а женщины сменяли друг друга. И бессмертную музыку. Он получил все сполна. А умер, по слухам, от яда, подсыпанного мужем-рогоносцем.

Ближе к вечеру я поехал в супермаркет и увидел в прилавке-холодильнике симпатичную камбалу. Она так и просилась мне на ужин. Еще я взял бутылку белого вина, а когда стоял в очереди к кассе, за моей спиной раздался дребезжащий старческий голос:

— Вроде бы у вас появилась новая подружка.

Я обернулся и увидел старика, который днем раньше стоял перед автомастерской и на пару с Дикки Бруксом наблюдал, как я общаюсь с Мэтти, Кирой и «скаути». Он по-прежнему опирался на трость с золотой рукояткой, и тут я ее узнал. В пятидесятых годах «Бостон пост» подарила по одной такой трости всем округам Новой Англии. Предназначалась она самому старому гражданину округа и должна была переходить от одного старого пердуна к другому. Получается, что и переходила, хотя «Бостон пост» давно уже приказала долго жить.

— Не одна, а две подружки, — поправил я старика, стараясь выудить из памяти его имя. Не смог, хотя встречал его и до смерти Джо. Он любил иной раз посидеть в приемной автомастерской Дикки, поговорить о политике и погоде или погоде и политике, под грохот молотков и тарахтение компрессора. Пикейный жилет. И если уж что-то происходило на Шестьдесят восьмом шоссе, он все видел.

— Я слышал, Мэтти Дивоур — такая душка, — и одно из его век опустилось. Люди и раньше похотливо мне подмигивали, но этот старик с золотой тростью мог дать им сто очков форы. И я едва подавил желание отшибить ему нос. Наверное, он отлетел бы от его лица с таким же хрустом, как ветвь — от засохшего дерева.

— Вы, видать, многое слышали.

— Да, да. — Его губы, темные как печень, разошлись в улыбке, обнажая бледные десны и четыре желтых зуба, два на верхней челюсти, два — на нижней. — И дочурка у нее — прелесть! Да, да!

— Прелесть, — согласился я.

Он кивнул, улыбка стала шире:

— Только не приглядывает она за ней как должно. Ребенок убежал из дома, знаете ли.

Тут я понял, что с полдюжины человек внимательно вслушиваются в наш разговор.

— А мне так не показалось. — Я возвысил голос. — Нет, совсем не показалось.

Он продолжал улыбаться и улыбка этого старикашки словно говорила: «Да, конечно, уж я-то знаю, чего ты защищаешь ее».

Из супермаркета я ушел, тревожась за Мэтти Дивоур. По моим представлениям, слишком много людей совали свои длинные носы в ее дела.