— Я тоже. И… есть еще один момент.
— Какой?
— В телефонном разговоре с Дивоуром вы солгали.
— Чушь собачья!
— Нет-нет, мне, конечно, неприятно выводить на чистую воду любимого писателя моей сестры, но вы солгали и прекрасно это знаете. Вы сказали Дивоуру, что мать и дочь были вместе, ребенок собирал цветы, а мамаша умиленно за ней наблюдала. Осталось только упомянуть о пасущемся на лужке олененке Бемби.
Я выпрямился в кресле. Меня словно огрели по голове пыльным мешком. Я понял, что учел далеко не все.
— И все-таки, я ему не лгал. Я же не говорил ему, что я видел конкретно. Использовал только сослагательное наклонение. Высказывал исключительно свои предположения. Не раз употреблял такие слова, как «наверное, возможно, допустим». Я это хорошо помню.
— Если он записал ваш разговор на пленку, у вас появится возможность еще раз подсчитать, сколько раз вы употребили эти самые слова.
Сразу я не ответил. Вспоминал наш разговор, вспоминал гудение в телефонной линии, характерное гудение, которое помнил по моим прежним приездам в «Сару-Хохотушку». Не показалось ли мне, что в субботу вечером гудело чуть сильнее, чем раньше?
— Вполне возможно, что он записал наш разговор на магнитофон, — с неохотой признал я.
— Вот-вот. А если адвокат Дивоура передаст пленку судебному опекуну, как будет звучать ваш голос?
— Это будет голос человека, который хочет что-то скрыть.
— Или человека, пребывающего в собственном мире. Вам это простительно, не так ли? В конце концов, вы — писатель и этим зарабатываете на жизнь. На судебном слушании адвокат Дивоура обязательно об этом упомянет. А если вызовет в свидетели человека, который проезжал мимо вскоре после появления Мэтти, человека, который покажет, что юная мама выглядела очень испуганной и взволнованной, за кого вас тогда примут?
— За лжеца. Черт!
— Бояться нечего, Майк. Держите хвост пистолетом.
— С чего?
— Разрядите их ружья, прежде чем они выстрелят. Расскажите Дарджину то, что вы видели. Пусть все внесут ваши показания. Сделайте упор на то, что девочка считала себя в полной безопасности. Особо отметьте белую линию.
— А если потом они прокрутят пленку и как я буду после этого выглядеть?
— Нормально. Разговор по телефону — это не показания, которые дают под присягой. Вы сидели на террасе, думали о своем, любовались фейерверком. И вдруг вам звонит какой-то старый козел. Начинает наезжать на вас. Вы же не давали ему ваш телефонный номер?
— Нет.
— И ваш номер не внесен в справочник?
— Нет.
— И хотя он представился Максуэллом Дивоуром, на самом деле он мог быть кем угодно.
— Совершенно верно.
— Даже шахом Ирана.
— Нет, шах умер.
— Ладно, шаха исключим. Но он мог быть назойливым соседом или каким-то озорником.
— Да.
— И вы разговаривали с ним, держа в голове такие мысли. Но теперь вы участвуете в судебном процессе, а потому говорите правду, только правду и ничего, кроме правды.
— Абсолютно верно! — Возникшее незадолго до этого ощущение, что мой адвокат отдалился от меня, исчезло бесследно.
— Лучшая линия поведения, Майк, — говорить правду, — назидательно произнес он. — За исключением некоторых случаев. Но наш к ним не относится. С этим мы разобрались?
— Да.
— Отлично, тогда на сегодня все. Завтра в одиннадцать жду звонка от вас или Мэтти Дивоур. Лучше бы услышать ее голос.
— Я постараюсь.
— Если она станет упираться, вы знаете, какие привести аргументы?
— Думаю, что да. Спасибо, Джон.
— Так или иначе, мы скоро поговорим вновь. — И он положил трубку.
Какое-то время я сидел, не шевелясь. Потом нажал кнопку включения телефона и еще раз нажал, отключая связь. Не чувствовал я себя готовым к разговору с Мэтти. И решил прогуляться.
Естественно. Напомнить, что сейчас не время проявлять гордыню. Нельзя ей оставаться стопроцентной янки, отказываясь принять милостыню от Майкла Нунэна, автора романов «Быть вдвоем», «Мужчина в красной рубашке» и еще не опубликованного «Обещания Элен». Напомнить ей, что она останется или с гордостью, или с дочерью. Потому что о сохранении и первого, и второго не могло быть и речи. Что ж, Мэтти, выбор за тобой.
Я прошел до конца Сорок второй дороги и остановился над Лугом Тидуэлл, где открывался прекрасный вид на озеро и возвышающиеся за ним Белые горы. Вода дремала под сонным небом — то серая, если взглянуть на нее в одном ракурсе, то синяя, если смотреть в другом. Чувство загадочности не проходило. Мэндерлийское чувство.