Месяц Аркашон

И тут меня пронзило — сначала мыслью, а потом болью. Вернее, одной сущностью сначала в виде мысли, а потом в виде боли. Внутренний кинопроектор транслирует кадры из фильма «Игры разума», герою которого вшивают в руку электронную хрень с экранчиком. На экранчике всплывает в нужные моменты код доступа. Сверху остался маленький шрам, отдаленно похожий на мой. Я вижу эпизод — герой сидит под душевыми струями и расковыривает этот шрам. Ищет устройство. Оно исчезло. В минуты опасности на лбу Гарри Поттера шрам начинает гореть. А я уже сижу под струями и заношу над шрамом маникюрные ножницы. Что они мне туда зашили?! Но я боюсь сделать себе больно. Не могу сыграть Героя. Байки о несгибаемых пленниках, отпиливающих ржавым ножом ногу, чтобы выбраться из капкана, всегда наводили на меня панику-тоску. Мне не нужны такие сильные роли. Мне нужно виски, сигарету, еще виски, еще сигарету, подушку и одеяло.

Ночью за стенами буянит Вселенский Зверь. Я слышу не только его иерихонские завывания, но и треск падающих деревьев, и писк мыши, потерявшей норку и расстающейся в саду под кустом со своей тенью, и стеклярусный бой дождя о жесть. Эти звуки не могут просачиваться сквозь толстые стены и дубовые ставни, но я их слышу. Я чувствую, как раскачивается вилла «Эдельвейс». Совсем немного. Микрон на Север, микрон на Юг. Конечно-конечно, ее стены выдержат напор восьми Март. Но тем не менее вилла колеблется. Она смертна, как и все на Планете Дождя. И щеколда на двери накаляется докрасна, как шрам отличника Гарри. Я закатываюсь в одеяло с головой. Я спрятался в домик. Я маленький, а вокруг — большой страшный мир. На улице, во всем свете царствует мрачная Марта. На лестницах виллы «Эдельвейс» толпятся Безголовые Призраки, Венецианские Маски, Мужские Шаги. Я опять беззащитен на этой постели. Так беспомощен покойник, к гробу которого подбираются эксгуматоры. Лопата уже скребет по крышке, а ты мертв и не можешь возразить.

Я засыпаю-просыпаюсь каждый, может быть, час. Может быть, чаще. Проснувшись в пятый раз, я понимаю, что не могу дальше находиться под одеялом в позе эмбриона. Мне тесно мое тело. Внутри меня есть еще одно, и оно больше первого. Шире трахея, массивнее сердце, тяжелее яйца. Совсем немного, но шире, массивнее, тяжелее, длиннее, увесистее. Этого хватает, чтобы распирать меня изнутри, словно газ колбу. Чуть больше — это размер Мертвого Мужа. А может, он тут и ни при чем. Я залез в себя, как залезаю обычно в экранный фантом, и оказалось, что я в себя — не вмещаюсь.

Я встаю, открываю окно, распахиваю ставни. Теперь дождь идет вертикально. Ровнехонько, как бритва. Стена воды падает мимо кончика моего носа, не задевая его. Напор такой, что, если я выдвину нос на полсантиметра вперед, дождь срубит его, как гильотина. За пленкой дождя растут деревья молний. Вспышка белой молнии — и все вокруг черное. Вспышка черной молнии — и все вокруг белое. От светопредставления невозможно оторваться. Я замерзаю. Закрываю окно. Сигарета, виски, еще виски. Я не могу согреться. Мне нужна Эльза. Куда пропал хэнди? Свет включать страшно. Страшно увидеть в комнате толпу скелетов. Но я включаю свет. Не могу найти хэнди. Перевернулась пепельница. Смахнул локтем бокал — вдребезги. Не могу найти хэнди. Ага, вот он — экран разбит, кнопки переклинены. До спальни Эльзы восемь шагов, но мне страшно выходить в коридор. Тем более что ее спальня за поворотом. Мало ли что ждет за поворотом. Что же делать? Раздается легкий стук в дверь. Это Эльза.