А вот в другой сфере кое-какие изменения наметились. Лариса поступила на заочный. Со второго курса можно было бы и работу поменять, методисты предлагали ей в этом помочь, но этого она сделать не могла: гадюшник на углу Сретенки и Бульварного Кольца, который она всей душой ненавидела, был единственным связующим звеном с ее Ромео. Он не знал ни ее телефона, ни адреса, ни даже фамилии. И когда он вернется из армии (впрочем, два года давно миновали, следовательно, из тюрьмы, что для нее было безразлично), он должен найти ее на том же месте, в том же форменном платье, с той же косой. И она продолжала смотреть на памятник Крупской.
Само собой разумеется, обычной судьбы у Ларисы быть не могло. Наследственность. Никто в их роду пассионариев не мог довольствоваться тихими семейными радостями. У кого-то было творчество, у кого-то идеология, у кого-то религия. Все женщины жили в исканиях, категорически пренебрегая кухней. Человек приземленный этого понять не сможет. Ей говорили, что нельзя постоянно жить в надрыве. Она отвечала, что Данте у врат Ада поместил тех, у кого нет надежды даже на смерть: тех, кто прожил жизнь, не зная ни позора, ни славы; жалкие души, которые не боролись.
– Я буду бороться, – говорила она, и ей снился роман с продолжением. Она на работе, в униформе. А он дворник, тоже в своей «униформе», то есть в телогрейке. И они налюбоваться друг на друга не могут, чуть не плачут от счастья. И он говорил такие вещи, которые услышишь – и умирать не страшно. Лариса ждала. На защите диплома профессор-историк Илья Ильич вдвое старше ее сделал ей предложение. Она попросила полгода подумать. Он согласился.
В стране утвердилась зеленая валюта. Миновал дефолт, уничтожив мелких предпринимателей и кооператоров, появилось в лексиконе обывателя слово «олигарх». Закончилось тысячелетие. Лариса тридцати лет от роду вышла замуж за Ильича, человека достаточно умного, чтобы ни о чем не спрашивать, и переехала наконец в новый район. Ее лет муж не замечал – для него она была девочкой, которую он радостно носил на руках. Трогательно картавые друзья мужа любили бывать в их доме, где за обе щеки уплетали отбивные из свинины. Она же, политически неграмотная, искренне думала, что некошерное – это то, что кошки не едят, а потому не видела никакого противоречия в таких гастрономических пристрастиях гостей. Если визит друзей приходился на воскресенье, включали НТВ, смотрели «Намедни». И однажды в репортаже из Израиля она увидела Ромео, загорелого, с рыжей бородой, в камуфляже, с автоматом наперевес. Он отвечал на вопросы российского корреспондента о палестинских территориях. Умно отвечал, надо сказать. А друг мужа тем временем завопил:
– О, смотрите! Шурик Кац!
– Кац? – переспросила Лариса.
– Ты его знаешь?
– Он у меня лезвия покупал, гэдээровские, – поколебавшись ответила она. – А потом пропал. Я думала, на баррикады полез в августе 1991, потому что где-то в это время он исчез. А оказывается, вон как всё.
– Да его предки долго уговаривали уехать, а он со всеми разругался, потому что барышню себе нашел какую-то нееврейскую. Но когда она его обломала, со всеми помирился, согласился и уехал.
– И как же она его обломала?
– Да она всё из себя княжну Мэри строила, фу-ты-ну-ты, он на бензине экономил, чтобы этой фифе кольцо купить, а у нее любовник был. Ему вовремя ее подруги глаза раскрыли. – Лариса подняла бровь, и он поправился: – Ну, или коллеги по работе. Какая разница? Главное, что предупредили вовремя. Он прилетел на крыльях любви, с цветами, как дурак, а она на юг усвистела.
– Я?! – возмутилась Лариса, которая на юг первый раз в этом году съездила, с мужем.
– Ты?! – удивился Илья. – Это и есть тот самый Ромео, которому написаны тома стихов?
– Ромео?! – гость заржал. – Я ж говорю, Шурик Кац.
Так всё и разъяснилось. Сказать, что Лариса стала рвать на себе волосы или биться головой о стенку нельзя – слишком давно все было, слишком много воды утекло. Уходить в монастырь и давать обет молчания, как сделала упомянутая Консепсия, она тоже не стала. То, что подружкам доверять нельзя, она и так знала, по жизненному опыту, и без этой истории. Но, конечно, было немного грустно. Она была довольна своим браком, но тот… Тот мог бы быть и вовсе идеальным. Непонятно только, зачем он назвал себя Ивановым.
Златоглазый сосед