Месма

Ну, и обещал я ей где-нибудь по дороге сняться при первой же возможности! И фотку свою по почте выслать… Так она обрадовалась — вы бы только видели! Прямо расцвела вся… Ну вот! А тут иду я на вокзал — немного раньше вышел, чтобы не опоздать — ведь эшелон ждать не будет, а на вокзале вашем он на пять минут останавливается всего! Иду мимо дома вашего — гляжу, написано «Фотография»! Стрелка-указатель во дворик ваш показывает… Вот, думаю, повезло так повезло! Ну, я сразу и к вам сюда…

Молодой офицер был радостно возбужден и говорил охотно и много.

Прохор Михайлович бесцеремонно прервал его излияния:

— Вон берите стул и садитесь перед занавеской…

Фотограф вдруг осекся: он только сейчас увидел, что занавес, создающий фон, был отодвинут, открывая взору неурочного гостя дверь, из которой должна была появиться Августа с приведенным ею подростком. В любую минуту! Ведь она была уверена, что Прохор Михайлович в такой поздний час пребывает в одиночестве и ждет лишь ее прихода. Из своего подвального окна она никак не могла видеть, что в фотоателье кто-то пришел, а подать ей какой-нибудь знак он не мог…

Буркнув себе под нос какое-то ругательство, Прохор Михайлович суетливо подскочил к занавеси и резко задернул ее, затем заботливо расправил вертикальные тканевые складки, чтобы фон был предельно ровным.

— О, я смотрю, у вас тут еще какая-то дверь? — с интересом заметил Гущин.

— Да, — весьма нехотя ответил фотомастер. — Это старая дверь, она осталась еще с тех времен, когда у дома были хозяева.

— И куда она ведет? — спросил офицер.

Прохор Михайлович взглянул на Гущина крайне недружелюбно.

— Во тьму она ведет, товарищ лейтенант, понимаете? — ответил он резко.

Прохор Михайлович и без того был в страшном напряжении, а этот офицер — мало того, что заявился так не вовремя, так еще начал задавать неудобные вопросы! И он совершенно не обязан на них отвечать…

- Извините, конечно, но я ведь просто спросил… — произнес Гущин с недоумением в голосе. — Вижу, вот за занавеской дверь…

— А я вам просто ответил! — нелюбезно воскликнул Прохор Михайлович. — Дверь как дверь, ею давно не пользуются, и она вообще заколочена, ясно? Так что умерьте ваше неуместное любопытство… будьте так добры!

— Ну хорошо, хорошо… — примирительно отозвался лейтенант, приподнимая обе ладони, будто собирался сдаваться. — Я больше ни о чем не спрашиваю… Говорите, что я должен делать!

— Я вам, кажется, уже сказал: берите стул и садитесь перед занавесом! Вам не мешает включить свое внимание, лейтенант, если хотите, чтобы снимок понравился вашей невесте. Это, надеюсь, понятно?

— Понятно! — по-военному четко отвечал Федор Гущин. — Уже сел…

Он подхватил стул одной рукой с такой легкостью, словно тот был сделан из бумаги, поставил его со стуком на пол перед задернутым занавесом, и присел, положив руки на колени и уставившись в черный объектив. Прохор Михайлович внимательно пригляделся к нему. По всему было видно, что офицер чувствует себя неловко: ему неудобно за свое позднее вторжение, и он понимает вполне естественное раздражение хозяина. Это было весьма на руку Прохору Михайловичу…

«Этот бугай так громыхнул стулом, что Августа не могла не услышать, — подумал он тревожно. — Возможно, это ее насторожит, и она повременит со своим приходом».

Он еще раз взглянул на Гущина. У лейтенанта были прекрасные, черные и густые волосы, волнисто лежавшие надо лбом наподобие казацкого чуба. В душе Прохора Михайловича неожиданно проснулся художник. Все-таки он был настоящим фотомастером, и свою работу всегда делал тщательно и добросовестно.

— Вон на столе справа от вас лежат зеркало и расческа, — сказал он уже намного спокойнее. — Возьмите их и причешитесь. Надо, чтобы волосы лежали поровнее.

Пока лейтенант приводил в порядок свой растрепавшийся чуб, Прохор Михайлович продолжал говорить:

— Если я вас правильно понял, вы уезжаете в течение ближайших двух часов. Но вот вопрос: ведь мало вас сфотографировать; мне необходимо еще проявить пленку, напечатать карточки… Это вовсе не так быстро, а учитывая то, что электричество включают всего лишь на три часа в сутки, все эти процедуры займут от двух до трех дней! Как же вы заберете фотографии? Или вы предлагаете мне их хранить до вашего возвращения с фронта?

— О, не беспокойтесь, пожалуйста! — быстро отвечал лейтенант. — Я напишу невесте с дороги, расскажу про ваше фотоателье! Она зайдет к вам и заберет мои снимки. Я напишу сегодня же ночью в поезде, и отправлю ей письмо с первой же станции! Так что долго лежать они у вас не будут — ну, неделю, максимум — две.

— Вот как… ну ладно, хорошо, — сказал Прохор Михайлович. — Вполне разумно… Только как я узнаю вашу невесту? Как ее зовут хотя бы?

- Ее зовут Варя… Варвара Петровна Тупицына, — сказал Федор Гущин.

Он бросил на фотографа несколько смущенный взгляд, видимо, чтобы посмотреть, какую реакцию вызовет не слишком благозвучная фамилия его невесты.