30. МУЖ, ЖЕНА И СОБАКА
Катя Ивановна вспыхнула, поймав себя на этой мысли. Василов вспыхнул по той же причине. Он раздражительно швырнул шляпу на одну из кроватей, сел и произнес:
- После вашего поведения в Нью-Йорке, Кэт, я полагаю, вы не имеете никаких претензий на мою любезность!
Катя Ивановна молчала, повернувшись к нему спиной.
- Я должен предупредить вас, - отчаянно продолжал Василов, - что морская болезнь резко повлияла на меня. Я сел на пароход одним человеком, а покинул его другим…
- О, да! - едва вырвалось у молодой женщины.
- Что такое вы бормочете? - смутился Василов. - Вы должны раз навсегда понять меня. Я не могу отказать вам в товарищеском внимании, но я мертв для всего другого. Я приехал сюда, чтобы работать и… я убедительно прошу вас, дорогая Кэт, оставить меня в покое!
Он облегченно вздохнул, осмотрелся и, заметив в углу хорошенькую китайскую ширму, вытащил ее на середину комнаты:
- Мы с вами дружески поделим территорию. Вот та часть комнаты - ваша. Берите себе ту кровать, ту стену, тот письменный стол и тот плакат, одним словом, все, что по ту сторону границы, и располагайтесь как вам угодно. Я буду, в свою очередь, совершенно свободен!
Он расставил ширму, загородив свой угол от взоров Кати Ивановны, сбросил пиджак и с наслаждением растянулся на кровати.
«Я сократил ее с самого начала! - думал он не без самодовольства. - Пусть-ка попробует теперь завести свою музыку. Интересно знать, неужели все эти беллетристы, воспевающие любовь и красивых женщин, действительно искренни? Я почти уверен, что они подогревают себя мыслями о гонораре».
С этим чисто рокфеллеровским выводом он закрыл глаза и приготовился задремать.
Катя Ивановна, покинутая на своей территории, несколько минут была неподвижна. Два крохотных ушка, выглядывавших из-под каштановых локонов, стали пунцовыми. Слова и поведение Рокфеллера были как раз таковы, чтобы пробудить в ее душе всех фурий ненависти. Стиснув зубы, сжав руки в кулаки, она обозрела умственно весь стратегический план, обдуманный еще на пароходе, потом тряхнула локонами, провела рукой по лицу и - переступила через вражескую границу.
Василов услышал легкие шаги, открыл глаза, и в ту же минуту шелковистые пальчики очутились у самой его щеки. Несносная Катя Ивановна сидела на краю его постели, болтала ножками и как ни в чем не бывало безмятежно глядела на него фиалковыми глазами.
- Что вам угодно? - промолвил он нетерпеливо. - Кажется, я был с вами вполне откровенен.
- Да! - ответила она и засмеялась, точнее замурлыкала, как флейта на самой своей нежной ноте. - Но, милый Тони, вы ведь не дождались моего ответа. Вы должны выслушать противную сторону…
«Черт ее побери», - подумал про себя Василов и натянул одеяло до самого подбородка.
- Да, вы должны меня выслушать, - продолжала она, рассеянно водя рукой по его лицу и старательно разглаживая пальчиком каждую морщину на его лбу, - дело в том, что морская болезнь… о, эта проклятая морская болезнь! Она совершенно переродила и меня. Я сама себя не узнаю. Я виновата перед вами, дорогой, я знаю это… Но больше никогда, никогда…
Катя Ивановна смахнула с ресниц жемчужинку и опустила голову прямехонько на грудь растерявшегося Василова.
- Я чувствую себя такой несчастной, Тони! Вы не должны больше бранить меня. И потом… - она запнулась.
Василов лежал, волей-неволей вдыхая аромат ее волос и глядя на розовый кончик ее уха.
«Надо сознаться, - думал он про себя, - что среди зоологических особей, именуемых женщинами, она довольно безобидный экземпляр».
- Я могу сказать вам это совсем на ухо, - продолжала мурлыкать Катя Ивановна, - дайте мне вашу голову.
Она коснулась губами его уха, выждала минуты две, в течение которых он испытывал состояние, мысленно названное им «довольно сносным», и вдруг прошептала:
- Тони, я, кажется, собираюсь подарить вам бэби.
Черт возьми! Если б ему пустили в ухо гальванический ток, Василов не подпрыгнул бы выше, чем сейчас. Он слетел с кровати, швырнул подушку в одну сторону, одеяло - в другую и в бешенстве затопал босыми ногами.
- Это черрт! черрт знает, что такое! - кричал он с совершенно искаженным лицом. - Я отсылаю вас назад, в Нью-Йорк! Я подам в суд! Оставьте меня в покое!
Катя Ивановна побледнела и подняла руки, словно защищаясь от удара. Губки ее сжались, как цветочные лепестки. Она стояла перед ним - олицетворение чистоты, невинности и отчаяния - и глядела на него такими широкими, такими беспомощными глазами, что Василов внезапно замолк, махнул рукой и спасся на другую половину комнаты.
«Что мне делать? - думал он в бешенстве. - Ясно, как день, - это настоящая жена Василова… Она не подозревает ничего… И как она ухитрилась, как ухитрилась, несмотря на все ссоры… Гнусная, легкомысленная, преступная женщина! Любить этого пошлого коммуниста!»
Поток его мыслей делал столь капризные зигзаги, что я был бы, как автор, совершенно сбит с толку, если б это продолжалось долго. К счастью, он резко шагнул к Кате Ивановне и, глядя мимо нее, официальным тоном произнес: