Месс-менд

— Месс-менд!

— Лори Лэн!

— Скотина!

— Мошенник этакий!

Сотни рук протянулись к бегущему для того, чтоб хозяева их были отшвырнуты на самый конец пещеры.

— Эй, уберите ток, черт возьми!

Провод, свистя, потянулся обратно.

Лори вбежал в мастерскую и упал на шею к Сорроу, стиснув его так судорожно, словно дамский чепчик решительно отразился на его мозгах:

— Сорроу, дружище. Ребята. Ух!

— Ну, теперь тебе в пору упасть в обморок, раскинув все четыре лапы, — ворчливо пробормотал Сорроу — Когда ты угомонишься, Лори Лэн, металлист?! Откуда ты в таком виде?

— К черту! — проревел Лори, сбрасывая с себя юбку и чепчик. — Меня задержали. Не стоит об этом говорить. Хорошо, братцы, что я все-таки очутился среди вас.

— Садись и говори! — С этими словами Сорроу тряхнул Лори за шиворот и поместил его на каменную плиту, прямехонько у ног дяди Гнейса, задумчиво прислушивавшегося к происходящему.

Лори вытер лицо рукавом.

— Коротко говоря, ребята, в Зангезуре мною найден новый минерал. Вышло это диковинным образом. Я не мог определить, что это за штука. Знаю только, что сила его эманации огромна. Он разложил все соединение залежей меди, он превратил руду в какое-то кипение. Глина вокруг него превратилась в фарфор. И при всем том, ребята, он на вид самый холодный, простой, серо-синий камешек, не оказавший ровно никакого действия на мои руки, покуда я его отламывал от скалы. Молоток-то мой пришлось бросить. Никакой металл с ним не справляется. Я орудовал руками.

— Что за сказки! — вырвалось у Сорроу, слушавшего Лори с нахмуренными бровями.

— Посмотрел бы я на тебя, Сорроу, с этим минералом в карманах! — ответил Лори спокойно. — Посмотрел бы я, как бы ты отмахал тысячи верст без железных дорог, аэропланов и автомобилей.

Рабочие вытаращили на него глаза.

— Ну да, я прослыл конокрадом и контрабандистом, — продолжал Лори, — я загонял одну за другой всех коняг, которых мне удалось стибрить. Я плыл на лодках и кораблях. Я летел на старом аэростате, точь-в-точь таком, как рисуют его в старых книжках. Бедняга Ребров сидел три ночи, обдумывая план моего продвижения.

— Да почему, черт возьми?

— А потому, ребята, что поезд сойдет с рельсов, аэроплан потеряет высоту, каждый мотор начнет врать, как газета, каждая стрелка отклонится, каждый револьвер даст осечку, если вы возьмете с собой кусок этого вещества. Только вода умеряет его действие. Но не мог же я, черт возьми, сесть в вагон вместе с ванной или пуститься к вам вплавь!

— Дай-ка сюда эту диковину!

Лори развел руками:

— Скрадена, братцы. Скрадена при обыске немецким жандармом, в трех верстах от нашей пещеры, на Зузельском шоссе!

— Н-ну! — промычал Сорроу иронически. Рабочие переглянулись между собой.

— В Зангезуре, как я слышал, — начал Сорроу миролюбивым тоном, — свирепствует страшнецкая лихорадка, ребята. Люди от нее так и валятся и спят по суткам. В эти сутки не без того, конечно, чтоб им не снились разные там сны. Вот и наш Лори, по-видимому...

— Сорроу, — свирепо прервал его Лори, вспыхнув, как кумач, — какие бы сны ни снились... — Он стиснул зубы, словно отгоняя от себя надоедное воспоминание, — какие бы сны ни снились во время лихорадки, а они снятся, черт их побери!.. То, что я рассказал вам...

— Совершенная истина!

Голос, произнесший эти два слова, принадлежал дяде Гнейсу. Старик обвел изумленных рабочих задумчивыми глазами и положил руку на белокурую голову Лори Лэна:

— Такой минерал существует, юноша не соврал. Он сейчас перед вами, вот в этой чаше из горного хрусталя. Не бойтесь, друзья мои, в таком виде он связан по рукам и ногам, потому что он бессилен над девственным холодом хрусталя. Он закупорен.

— Где вы его взяли? — спросил Лори.

— Полицейский агент принес его ко мне для определения. Я дал ему взамен несколько безвредных кусочков медной окиси. Все, что я получил для исследования, мною претворено до последней крошинки вот в этот драгоценный сок.

Наступило торжественное молчание. Сотня глаз устремилась теперь на хрустальную чашу, высоко поднятую стариком. Не это ли наконец страстно искомое рабочими всего мира средство, что сделает их хозяевами положения?

Глаза старика светились грустью. Он медлил. Казалось, он не хотел открыть тайну.