Мессалина

С этими словами он удалился, отправившись вслед за кортежем, сопровождавшим Херею на казнь.

Когда конвой прибыл к назначенному месту, находившемуся за Эсквилинскими воротами, Кассий Херея, суровый, как всегда, снял тяжелый шлем и, повернувшись к солдату, который должен был отрубить ему голову, спросил:

- Не дрогнет ли твоя рука? Ты уверен, что верно нанесешь удар? Или ты в первый раз будешь обезглавливать человека?

Солдат заверил его, что не промахнется. Тогда Кассий сказал:

- Я был твоим капитаном, и ты не мог упрекнуть меня ни в малодушии, ни в подлости. А сейчас я прошу тебя об одном одолжении.

- Говори… я сделаю все, что в моих силах. Ты всегда был достоин своего звания.

- Так вот: я хочу, чтобы мне отрубили голову тем самым оружием, которое недавно отобрали у меня. Этот меч привык бить без промаха.

- Если это облегчит тебе смерть, то я убью тебя твоим же оружием. Мне будет не так горько выполнять свой долг, когда я буду знать, что удовлетворил твое желание.

Ответив солдату, какой именно центурион обезоруживал Херею, тот обернулся и иронически посмотрел на Сабина, скрестившего руки на груди и с состраданием наблюдавшего за их разговором.

- А! Корнелий? Ну как? Мы верили, что солнце свободы рассеет мрак беспросветного рабства, а наше светило всего лишь отогрело замерзших червей, копошащихся в этой выгребной яме! Тьфу.

Он презрительно сплюнул на землю, а потом, спокойно улыбнувшись, добавил:

- По мне, если человек просчитался в планах и не смог дать свободу родине, то расплата за эту немощь может только обрадовать его.

- Ты ведь понимаешь, что, если даже новый Цезарь соблаговолил оказать мне милость, то я последую за тобой и собственноручно убью себя. Товарищи по великому заблуждению должны быть товарищами и по великому искуплению своих ошибок.

- Я слишком хорошо знаю тебя, чтобы пытаться отговорить.

- Нет, это мне не нужно.

- У нас есть человеческое достоинство, и если мы с честью пережили порочнейшую эпоху, то жить среди хрюкающего и блеющего стада нам было бы тем более невыносимо!

И, видя, как, поддавшись малодушию, Луп внезапно стал стучать зубами и жаловаться на холод, Кассий Херея ему сказал:

- Ну… мужайся. Когда ты не один, то даже волчий [IX] холод не причинит тебе вреда!

Когда меч Кассия передали солдату, который должен был привести приговор в исполнение, трибун поднял к небу свои большие серые глаза и воскликнул:

- Тебе посвящен, о великая богиня Свобода, и умираю без скорби!

Послышался сухой стук: голова могучего трибуна упала на землю. Чтобы лишить жизни Юлия Лупа, у которого дрожала голова, потребовалось несколько ударов, но и он вскоре был убит. В тот же самый момент Корнелий Сабин обнажил свой меч и бросился на него с такой силой, что острие вышло между лопатками, а рукоять впилась в грудь доблестного трибуна.

А пока эти события происходили за Эсквилинскими воротами, на Палатинском холме продолжали звучать частые и шумные приветствия, обращенные к императору Тиберию Клавдию Друзу.

Наконец новый Август заметил супруге и либертинам, что одними этими восторгами да рукоплесканиями сыт не будешь, а потому самое время идти во дворец и садиться за стол.

- Сказать по правде, если империя не сможет без того, чтобы мне не надоедать, а еще хуже - не недоедать! Ах! Тогда я, сказать по правде, не знаю, что и делать, - «августейше» пошутил Клавдий.

Болезненный щипок за левый локоть заставил его вскрикнуть так громко, точно от укуса змеи. Вытаращив глаза и растирая опухшее место правой ладонью, он услышал тихий голос Мессалины, прошептавший ему на ухо:

- Вечный обжора! Доморощенный эпикуреец! Да во имя твоих богов! Хотя бы сегодня ты можешь вести себя достойно?

Клавдий сделал примирительный жест, но в то же время не смог удержаться, чтобы не шепнуть на ухо Полицию:

- Ох! Вот так всегда. Но она меня удивляет, моя жена! При чем тут достоинство, когда я говорил об аппетите? Можно подумать, что император это тот» кто должен достойно принять голодную смерть!

Высказав такое умозаключение, преемник Калигулы направился во дворец. В это время Калисто, бросив в воздух фетровую шапочку, которая покрывала его голову, крикнул во всю силу легких:

- Сальве, императрица Мессалина Августа!

Этот крик, несколько раз подхваченный толпами народа, как эхо в пустой комнате, отозвался на площади Апполинея.

Мессалина побледнела. Она почувствовала такую слабость, что была вынуждена опереться на руку Клавдия.

Два часа спустя в просторном триклинии дома, построенного Калигулой, многочисленные сотрапезники нового императора передавали по кругу чашу дружбы, наполненную фалернским вином, и позолоченную корону в форме дубовой ветви, которую Клавдию подарил консул Помпедий. Немного поколебавшись, историк этрусков водрузил подарок на голову. Тотчас же новые аплодисменты, и поздравления прозвучали в честь трибуна плебеев, цензора, верховного понтифика, императора Цезаря Августа.