Читаем Мессалина полностью

Голос её дрогнул, улыбка слетела с губ, и она вдруг превратилась в робкую, угловатую девчонку, в какую он готов был без памяти влюбиться, не будь она супругой императора. Острые морщины прорезали его лицо. Оно ещё резче заострилось и стало походить на предсмертную маску. Но что касается характера, то даже власть богов тут была бессильна. Единожды сотворённая человеческая душа неизменна, хоть и у каждого своя. Консул Валерий Азиатик не был рождён трусом.

— Ты... со мной? — помолчав, шёпотом спросила она.

— Нет, я не смогу! Прости...

Он двинулся к двери, вышел из гостиной. От ярости у Мессалины потемнело в глазах: впервые выбирали не её любовь, а смерть. Она двинулась следом, распахнула дверь и вскрикнула, увидев перед собой консула с вонзённым в сердце кинжалом. Он улыбнулся ей и упал замертво.

<p><strong>10</strong></p>

После смерти Азиатика Мессалина неделю не выходила из спальни. Клавдий снова опечалился.

— Неужели ты ничем не можешь развлечь свою госпожу? — пенял он служанке. — Придумай что-нибудь, развесели её.

Розалинда пригласила шутов, помня о её симпатиях к Мнестеру, те, заявившись во дворец, стали разыгрывать фарсовые сценки, корчить рожи, но императрица их тут же прогнала. Не помогла корзина сладостей и две лучшие танцовщицы, которые обнажившись, явили такую чудодейственную гибкость и страстность, что даже служанка была готова броситься в их объятия, но Мессалина хоть и досмотрела до конца их выступление, но ответным чувственным огнём не воспылала.

— Хоть в лупанарий вас веди! Иначе ничем не разбудишь! — отчаявшись, сказала Розалинда, готовя ароматические притирания для госпожи.

Лупанарий, что в переводе означало «дом волчицы», был в Риме пристанищем проституток. Таких домов в Риме насчитывалось семь тысяч, но лишь самые удачливые и счастливые жрицы любви могли там работать. Две трети всех «волчиц» Рима промышляли своими прелестями под мостами, в термах, около храмов, готовые удовлетворить мужскую нужду в подворотне или прямо на улице.

— В какой лупанарий? — не поняла Валерия.

— Неподалёку. Он принадлежит моей тётушке, а уж она даст нам комнатку и лучших мужчин. Лампы там тусклые, полумрак, вы, ваше величество, наденете парик, и никто из посетителей вас не признает. А туда порой такие жеребцы захаживают, что любо-дорого под таким повизжать. Вот и развеетесь! Тётушке же я скажу, что подружка моя из приличной семьи пожелала развлечься, она сама ещё молода и не прочь позабавиться этаким образом. Да ещё пообещаю половину вашего заработка...

— Я готова всё отдать! — заявила правительница.

— Всё ни к чему, это породит лишь ненужные расспросы и подозрения с её стороны. Лучше мне отдадите, коли так, а я уж сама тётушке за старания потом подарком угожу.

— А ты, я вижу, сама захаживаешь туда. — В глазах императрицы сверкнули весёлые огоньки.

— Куда ж деваться, ваше величество! — порозовев, заулыбалась служанка. — Замуж вовремя не поспела, детей не завела, в старухи не гожусь, а зуд телесный донимает по ночам. Что же делать в таком положении? Во дворец в постельку любимого ухажёра не затащишь, не пустят. Вот и приходится к тётушке бегать. У неё и свою нужду справишь, и, глядишь, на ленты или сандалии заработаешь.

— И далеко это?

— За полчаса доберёмся, и вся ночь наша. Ваш супруг до света не поднимается, мы же к тому времени возвернёмся, — почувствовав, что госпожа загорелась, стала убеждать её Розалинда. — Мне обычно четырёх-пяти крепких жеребчиков хватает, чтобы неделю потом об этих сладостях не думать. К тому же и хлопот меньше: повстречались на час-полтора да разошлись и друг о друге забыли. Мне всё время хорошие попадались, даже жалко отпускать было. А то меня как-то прежний наш хозяин поймал в коридоре, затащил к себе...

— Сапожок?

— Он самый, — усмехнулась Розалинда, разминая спину Мессалине и массируя. — Обмусолил всю с ног до головы своими слюнями, искусал, синяков понаставил, а толку никакого, и от злости побить хотел, я еле убежала от него. А тётушкины эдилы строго следят за тем, чтобы девушек не обижали, посетителей ещё при входе предупреждают и грозят, что ноги переломают, если те вздумают свою злобу на ком-то вымещать. А то попадаются такие! Сам ничего не может, а вину на «волчицу» перекладывает: мол, холодная, с такой и замёрзнуть недолго.

От этих рассказов Валерия так завелась, что готова была бежать туда посреди дня, но служанка её остановила.

— Днём редко кто ходит, ваше величество, да и узнать вас могут, тоже нехорошо, — зашептала она. — Зато вечером, как только ваш супруг захрапит, мы и отправимся. Кроме того, мне к тётушке сбегать предупредить надо, чтоб комнатку для вас прибрала. Сейчас закончу с притираниями, вы поспите часок, а я мигом управлюсь, слетаю к ней.

Через час Розалинда примчалась обратно, доложила, что всё обговорено, комнатку она сама присмотрела: чистенькая, небольшая, тёплая, ковёр поновее велела застелить, циновку принести покрепче, к вечеру и кувшин с вином припасут. И о посетителях тоже сговорились: кого покрепче да помоложе чтоб к вам посылать.

Перейти на страницу:

Все книги серии Любовь и власть

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза