Мессалина

Здесь все было спокойнее. Пешеходов не толкали всадники и легионеры, стучащие по мостовой своими грубыми башмаками. Нищие и проститутки не заговаривали нагло с прохожими. Иногда здесь можно было встретить рабов, сирийцев и нубийцев, несущих носилки, погонщиков мулов, тянущих за повод свою скотину, или удобно устроившихся в носилках матрон, которые, обмахиваясь веером, с любопытством разглядывали людей вокруг. В этом привилегированном месте можно было найти пустынный, молчащий форум, покинутый обсуждавшими свои дела магистратами, благоухающие сады, подобно садам Палатина или Марсова поля, где праздные люди дремали под сенью портиков. Но в здешних галереях было больше свежести и зелени, чем в портиках Октавии и Помпея, здесь стены внутри зданий украшало больше росписей, здесь было больше статуй — копий с шедевров Фидия, Лисиппа, Мирона, Праксителя и даже подлинные произведения Пасителя, жившего во времена Цезаря и Помпея. Здесь играли в кости и в бабки на крупные суммы, несмотря на законы, запрещающие азартные игры, и даже ставили на игроков. Ожидая открытия лупанаров в девятом часу, рисовали на земле шашечницу и играли черными и белыми камешками в «разбойничью игру» — если только не проводили все послеполуденное время в тавернах.

Место отдыха Байи дышало радостью жизни под ласковым солнцем, у соленого моря, среди зеленеющих скал. Все семьи, принадлежащие к римскому обществу, имели здесь роскошные дома, утопающие в садах с кипарисами и олеандрами. Путеоланский залив с возвышающейся над ним горой Павсилипп и прикрывающим его Мизенским мысом более услаждал взоры римлян, нежели обрывистый берег Сорренто, напротив острова Капри, или полные свежести горные долины в краях альбиков и сабинян. На высоких мысах, господствующих над прозрачной бирюзовой гладью моря, переливающейся под лучами солнца, располагались обширные виллы самых богатых римлян — с выстланными яшмой, порфиром или узорчатой мозаикой полами, с росписями на стенах, со статуями из паросского мрамора в просторных колоннадах. Здесь все дышало роскошью и наслаждением, дни протекали в любовном изнеможении и гастрономических удовольствиях, купании в банях и прогулках под сенью портиков, служивших удобным местом для сомнительных встреч.

Калигула велел соорудить понтонный мост длиною в три тысячи шестьсот шагов через залив между Байями и Путеоланским молом. Деревянный настил был покрыт землей так, что мост являл собою настоящую дорогу в море. Калигула, в венке из дубовых листьев, в болтающейся на плечах златотканой хламиде, со щитом в одной руке и мечом в другой, торжественно открыл этот необычный мост, проехав по нему на своем разубранном коне Инцитате. Множество римлян собралось в заливе, чтобы продемонстрировать свою любовь к цезарю, к ним присоединились и праздные жители богатой Кампании, так что огромная толпа с любопытством и тревогой наблюдала за эксцентричным поведением своего императора. На следующее утро он появился перед публикой в одежде возницы, на колеснице, запряженной парой великолепных коней. Впереди него ехал молодой парфянин со славным именем Дарий, отправленный в Рим в качестве заложника, а за императором следовала преторианская гвардия и приближенные — тоже на колесницах. Среди них можно было видеть сына Луция Вителлия Анния Винициана и трибунов преторианской когорты Корнелия Сабина и Кассия Херею. Последний был верным солдатом Германика. Калигула, которого он знал еще малым ребенком, относился к нему с полным доверием, хотя с некоторых пор безумный император стал то и дело осыпать его насмешками и оскорбительными словами, обзывать его трусом и неженкой, не подозревая, что этим роет себе могилу.

Толпа на всем пути бурно приветствовала императора. Калигула остановил колесницу перед трибуной, устроенной посреди моста, и взошел на нее с частью своей свиты. Он радостно приветствовал Клавдия, который ждал его в тени навеса вместе с Агриппиной, Юлией и Лепидом, мужем почившей Друзиллы.

— Браво, цезарь! — воскликнул Клавдий. — Тебя любят все больше и больше за то удовольствие, которое ты доставляешь народу.

— Не правда ли, император представил римлянам невиданное зрелище?

— Столь блистательным делом ты превзошел подвиги персидского царя, который велел навести понтонный мост между Азией и Европой, — усердствовал Клавдий.

— Так ты полагаешь, мой добрый дядюшка, что я более велик, чем Ксеркс и его отец Дарий?

— Кто посмеет сомневаться в этом, Великий Юпитер, покровитель Рима?

Ответ явно пришелся по душе Калигуле. Он приблизился к краю трибуны и обратился к преторианцам и народу с речью, в которой сравнил себя с Александром Великим, победителем персов, на том основании, что сам он победил парфян, чему доказательством был сопровождающий его молодой заложник.

Пока он говорил, кто-то из преторианцев привел на трибуну старика в греческой тунике и легком плаще, висящем у него на плечах.