Мессалина. Трагедия императрицы

— Вот у него ты сейчас и будешь просить разрешение от своей клятвы. Эй, кто-нибудь! Дайте этому слизняку меч и гоните на арену. Сейчас мы посмотрим, простили ли его боги. Если он сможет победить в бою, то будем считать, что Юпитер его простил, а если нет — то он всего лишь выполнит свою клятву. Пусть дерется с ретиарием, никого другого он не заслуживает. Дайте ему тоже трезубец. Я хочу видеть физиономию этого клятвопреступника, когда ему выпустят кишки.

Под истошные крики Мерула преторианцы сволокли новоявленного гладиатора на арену и, кинув ему сеть, трезубец и наплечник-галер, отошли в сторону, бесстрастно наблюдая, как к бедняге неспешно направляется срочно вызванный ретиарий.

Как ни странно, Мерул оказался не таким хлипким, как казалось со стороны. Уворачиваясь от атак ретиария, он непрестанно голосил о своей невиновности, вызывая громкий хохот болельщиков, сидевших на галерке. Казалось, что участь болтуна решена, но внезапно толстяк, дойдя до последней степени отчаяния, отшвырнул бесполезную сеть и перешел в атаку, стиснув обеими руками трезубец. Не ожидавший от безобидного соперника подобный прыти, ретиарий не успел увернуться от направленного ему в живот страшного оружия. Трибуны взвыли, когда поверженный гладиатор забился в агонии на песке, а Мерул замер посреди арены, не веря своим глазам.

Что тут началось! Зрители просто сошли с ума от восторга, умоляя Калигулу отпустить победителя с миром, и тот нехотя махнул рукой стоящему в растерянности человеку, разрешая ему удалиться. Очнувшийся от пережитого шока Мерул, не веря своему счастью, кинулся прочь под аплодисменты и улюлюканье болельщиков, подобрав забрызганную кровью тогу.

На арену вышла последняя пара гладиаторов. Это были лучшие из лучших бойцов, завершавшие дневную программу. Обрадованная скорым окончанием тяжелого дня, Мессалина оживилась и внимательно всмотрелась в фигуры гладиаторов, на которые не обратила никакого внимания в момент их прохода по арене перед началом игр.

Теперь она с каким-то болезненным интересом разглядывала фигуру мирмиллона, показавшуюся ей странно знакомой. Глухой шлем на голове с навершием в виде рыбьего хвоста не давал возможности зрителям видеть лицо бойца, но движения, манера склонять голову вызывали в ней ощущение глухого беспокойства, словно она когда-то видела этого человека. Но, нет, откуда она могла знать какого-то гладиатора? Вот его гладиаторское прозвище — Голубь — Мессалина слышала не раз. Римские матроны в приватных разговорах превозносили его на все лады, деликатно намекая, что в постели он творит чудеса.

Имя же фракийца из капуанской школы она слышала впервые и тут же забыла за ненадобностью.

Распорядитель игр дал отмашку, и фракиец мгновенно кинулся на противника, рассчитывая на свой натиск и силу, но Голубь спокойно отбил атаку, присматриваясь к сопернику. Бойцы оказались равными по силе и, кружась по арене, с одинаковым искусством переходили в нападение или защищались, прикрываясь щитами. И тот и другой были ранены, но продолжали сражение под истошные вопли болельщиков, поставивших на своих любимцев огромные деньги.

Мессалина стиснула пальцы, желая победы Голубю. Болеть за противника столь любимого Калигулой фракийца было неразумно, и она, стараясь подольстится к Гаю Цезарю, усердно ему поддакивала, превознося гладиатора из Капуи, но в душе страстно желала победы знакомому незнакомцу.

Боги, видимо, услышали ее жаркую мольбу. Вскоре стало заметно, что фракиец начал выдыхаться, а мирмиллон оставался все так же свеж и силен, как в начале поединка. И вот, наконец, Голубь перешел в решительную атаку, тесня противника массой своего тяжелого доспеха. Тот попятился и, подвернув ногу, упал на песок арены, да так и остался стоять на коленях, готовый принять свою судьбу.

Поднявшееся было настроение императора снова упало, грозя бедой. Единственно, чем он смог помочь несчастному фракийцу — это спасти его от смерти. Трибуны неистовствовали, требуя свободы для Голубя, которую, честно говоря, он давно уже заслужил: ни у кого из гладиаторов не было такого послужного списка, и если бы он сражался в экипировке фракийца, то давно бы получил заветный рудис — деревянный меч — знак освобождения от гладиаторской повинности.

Мессалина покосилась на Калигулу и поняла, что свободы Голубь не получит и на сей раз. Император был чернее тучи, и чувствовалось, что он едва сдерживает рвущееся наружу раздражение.

— Пусть этот вояка подойдет, — процедил Калигула, презрительно разглядывая мирмиллона.

По знаку распорядителя игр победитель подошел к императорской ложе.

— А теперь пусть обнажит голову. Не могу же я разговаривать с каким-то чучелом, — последовал следующий приказ.