Мессалина. Трагедия императрицы

– Можешь раздеваться, мы никуда не идем. Только что сказали, что скончалась Юлия Друзилла, и принцепс объявил по ней траур, да такой, что по почившим императорам бывает не столь строгий. Смеяться нельзя, болтать нельзя, даже обедать вместе всей семьей запрещается. За нарушение траура – смертная казнь. Давай быстрее снимай парадное платье и умывайся, пока кто-нибудь не донес, что мы пренебрегли указом Калигулы. Сейчас такое время, что надо бояться собственной тени.

Со вздохом облегчения Мессалина переоделась в домашнюю тунику, позволила смыть с себя косметику и по-домашнему расчесать волосы. Объявленный траур как нельзя лучше подходил к ее настроению. Пусть считается, что он по Друзилле, которая, в общем-то, была неплохой девицей (Мессалина вспомнила, как та вовремя вмешалась в ее разговор с Калигулой в Септе, чуть не ставшей для нее роковым), но она будет носить его по Квинту и Макрону, создавшим ее, как Пигмалион – Галатею. Первый научил ее предаваться чувственным радостям, ощущать их каждой клеточкой тела; а второй – мудрости, умению разбираться в самых запутанных хитросплетениях императорского двора.

Посмотрев на себя в металлическое зеркало, девушка горько улыбнулась: наконец, все совпало – она готова покорить сердце Гая Цезаря и, как нельзя кстати, скончалась ее самая сильная конкурентка. Путь свободен, но… При одной мысли об объятиях Калигулы ее передернуло, словно от прикосновения змеи. А ведь когда-то она была твердо уверена, что может поступиться всем, ради того, чтобы стать хозяйкой Палатинского дворца. Оказывается, не всем. Какая-то часть ее души еще хранила целомудрие. И пусть ее тело побывало под многими самцами, ее сердце не успело окончательно развратиться.

Мать, как всегда, права: надо выйти замуж и превратиться в уважаемую матрону, окруженную толпой детей. Политическая карьера не для нее. Слишком уж омерзителен путь, который ведет на ее вершину.

* * *

Трудно поверить, но Калигула действительно любил Друзиллу и тяжело переживал ее смерть. Кидавшийся из крайности в крайность, он в горе оставил Рим и пешком побрел на юг, а за ним на почтительном расстоянии шествовал отряд преторианцев, присматривая за тем, чтобы с принцепсом не случилось ничего плохого.

Рим полнился слухами. В семьях сенаторов и всадников шептались, что боги лишили его разума за кощунства. И действительно, что можно было ожидать от человека, превратившего храм Кастора и Поллукса в прихожую собственного дворца и наряжавшегося то Юпитером, то Марсом, а то и Венерой.

Мессалина с плохо скрываемым злорадством выслушивала сплетни, приносимые с рынка Порцией. В этом было не только желание отомстить Калигуле, но и жизненная необходимость. Принцепс был непредсказуем, и, чтобы выжить, надо было точно знать обо всех его сиюминутных симпатиях и антипатиях, тем более что после смерти Друзиллы его поступки стали еще более странными.

Вернувшись в город, он словно с цепи сорвался, все глубже погружаясь в мир извращенных наслаждений и кровавых развлечений. Казни в городе стали таким же обыденным явлением, как судебные заседания в базилике Юлия на Римском форуме.

Но ее прислуга была не единственным источником сведений о том, что творилось во дворце. Едва смирившись с потерей Макрона, Мессалина принялась искать человека, близко знающего Калигулу. И быстро нашла его, решив за компанию насолить Поппее Сабине.

Следующей ночью под покровом темноты к ней явился актер Мнестер, чья женственная красота вкупе с умением потрафить вкусам зрителей создали ему славу первого красавца Рима, лучшего лицедея и искусного любовника, безразличного к полу своей очередной пассии. По донесениям Порции, даже Калигула часто призывал его к себе во дворец, чтобы смягчить тоску по Друзилле.

Впрочем, актер особо и не скрывал, что оказывает своему принцепсу интимные услуги. Вот и сейчас, вытянувшись на ложе Мессалины, он, скривившись, потер поясницу унизанной перстнями рукой и капризно пожаловался:

– Придется, радость моя, тебе поработать за нас обоих. Я вчера так натрудил спину, что еле ходил в обычных башмаках, а о котурнах даже речи не могло быть. Принцепс был ненасытен, как лев. – Подняв ладонь, он с удовольствием полюбовался на кольцо с сапфиром.

«Точно кот по весне», – мелькнуло в голове Мессалины, но она предпочла оставить свои мысли при себе. Забавно, как быстро ничтожества начинают корчить из себя полубогов, стоит их только вытащить из канавы. Ведь кто такой актер в Риме? Тот же гладиатор, только еще и трусливый к тому же. А ведь как с ней разговаривает! Какая она для него «радость»? Недоносок неумытый.

Сладостно улыбнувшись, она потянулась всем телом, демонстрируя великолепные полные груди:

– А что еще происходит на Палатине?

– Зачем тебе об этом знать? – напрягся Мнестер.

– В городе много о чем болтают. Хотелось бы понять, где правда, а где вымысел.

Почувствовав себя экспертом в области дворцовых интриг в глазах знатной дамы, актер расплылся в улыбке, забыв об осторожности: