Мессианский квадрат

– Вообще-то ты этого не говорил, но по лицу было понятно… Думаю, что по горам ты уже не попрыгаешь – в этот приезд. Только в следующий. Но не волнуйся, организуем тебе что-нибудь альтернативное поблизости… Мы обязаны компенсировать или как-то скрасить тебе твои лишения. А святых мест в Иерусалиме, слава Богу, хватает.

– Ты не понимаешь! Это совсем не то, что ты думаешь. Это место совершенно незаменимо. Я ради него ехал, ради него оставил институт, и не только…

В этот момент в дверях показались хозяева. Невысокий скромный сверх-интеллигентный Зеэв и шумная энергичная Марина. Зеэв говорил тихо и неторопливо, мягко возражая и не спеша обдумывая ответ – это создавало такую теплую спокойную атмосферу, что никуда не хотелось уходить.

Мы поговорили о наезде, а затем разговор, как всегда в то время в среде репатриантов из СССР, незаметно соскользнул к теме перестройки и рухнувшего железного занавеса. События на бывшей родине живо интересовали моих земляков, все это казалось диковинным, сверхважным и вызывало восторг, удивление и гордость.

– Для меня это событие было полной неожиданностью. Признаюсь, я всегда думал, что тоталитарные системы не разрушаются изнутри… Были ли какие-то признаки приближающегося переворота? Вы что-нибудь замечали? – обратился он к Андрею.

– Никаких признаков не было. Сперва Горбачев вырубал виноградники и ставил повсюду своих людей, никакими свободами и не пахло. Весь 86-й год все шло «по-брежнему». Я очень удивился, когда на радио «Свобода» один комментатор разглядел признаки тектонического сдвига в том, что в журнале «Коммунист» была опубликована статья, в которой сдержанно хвалили Василия Гроссмана. И что бы вы думали? Он-таки, комментатор «свободный», прав оказался! Но первые полтора года Горбачев свои революционные намерения умело прятал: только гайки закручивал и ничем, кроме этой статьи в «Коммунисте», себя не выдал.

– Я слышал, – добавил Зеэв, – в 1986 году даже просьбы на выезд в Израиль перестали принимать.

– И вот 8 декабря в Чистопольской тюрьме умер Анатолий Марченко. Он держал бессрочную голодовку за освобождение всех узников совести, – продолжил Андрей. – И вдруг все в одночасье переменилось, как по волшебству: 19 декабря освобождают Сахарова, а 7 февраля следующего года первых 42 политзаключенных.

– Бедный Марченко, чуть-чуть не дотянул, – горестно вздохнула Марина.

– Да, 10 дней всего, – согласился Андрей. – Только, знаете, мне иногда кажется, что именно он-то как раз и дотянул. Все это дело дотянул и с мертвой точки сдвинул. Может, и звучит невероятно – я иногда думаю, что без его гибели никаких освобождений бы не было. Допустим даже, что Горбачев сам давно хотел всю эту казарму советскую распустить – но для этого нужен был момент, когда все политбюро находится в смятении.

– Вы хотите сказать, что если бы Марченко тогда снял голодовку, Сахаров бы и сегодня в Горьком оставался? – уточнил Зеэв.

– Почему нет? Марченко с его максималистскими требованиями был совершеннейшим Дон Кихотом, но он, похоже, знал, что делал: ценой жизни перелицевал действительность.

Мысль Андрея всем понравилась, и я было принялся рассказывать про каббалистическое понятие «импульс снизу», когда человеческая решимость пробуждает ответный «импульс сверху», но неожиданно зазвонил звонок. Зеэв извинился, снял трубку и некоторое время молча слушал. Мы ждали.

– У него всего лишь перелом, – сказал он наконец на иврите, – минуту…

Зеэв прикрыл трубку:

– Звонит какой-то молодой человек, который был с вами, когда сбили Андрея. Говорит, телефон ему дали в больнице. Спрашивает, что с Андреем.

– Какой молодой человек? – удивился я. – Араб?

– Наверное… У него вроде бы арабский акцент.

– Дайте-ка, я с ним поговорю, – попросил я и взял трубку.

– Алло!

– Шалом, с кем я говорю?

– Это араб! – прошептал я, делая знаки друзьям. – Говорит Ури, я тоже был тогда на тремпиаде, при наезде. Хотелось бы поговорить.

Араб молчал.

– Алло, ты меня слышишь?

Молчание.

– Я буду завтра в Старом городе до пяти вечера, – произнес он наконец, и мне показалось, что он уже вешает трубку.

– Эй, подожди! Завтра у Яффских ворот, в 15.00! – бросил я наугад.

Самому мне это не очень подходило, потому что в четыре у меня был урок рава Эшхара, который я очень любил, но надежда успеть все же оставалась.

Опять долгое молчание.

– Хорошо, в три, но на площади Цион, – донеслось, наконец, из трубки.

– Еще лучше.

– Тогда до встречи, – послышались частые гудки.

Уф! Я стоял и все еще слушал гудок телефона, пытаясь осмыслить, что произошло.

– Зайдешь сюда после разговора с ним? – спросил Андрей.

– Я тоже хочу послушать! – воскликнула Сарит.

– Конечно, Сарочка, ты тоже приходи, – кивнул ей Андрей.

– Но только не раньше четырех! – наставительно добавил я. – Хватит уже школу прогуливать.

Сарит вспыхнула, хотела что-то возразить, но промолчала.

«А сам-то ты разве не готов прогулять урок рава Эшхара?» – подумал я с некоторым даже удивлением.

***

Я был на площади без десяти три. Араб уже ждал меня. Мы сразу узнали друг друга, пожали руки и представились.