Мессианский Квадрат

Первый праздничный день Суккота пришелся на субботу, и я встретил его дома. Сам я в строительстве шалаша не участвовал, но консультировал отца и брата по телефону. Как всегда, они возвели временное жилище во внутреннем дворе и изобретательно и с любовью украсили. Суккот даже и родители очень любили. Ведь в эту неделю — благо так повелел Создатель – взрослый человек может как ребенок с чистой совестью часами просиживать в самодельном «домике» из фанеры и цветных покрывал, хотя рядом находится его комфортабельное жилище.

Мы, как водится, спорили с папой, но на этот раз как-то по-доброму. Я объяснил ему, почему не мог в свое время дочитать «Братьев Карамазовых»:

– Достоевский пишет про папашу Карамазова, что тот, мол,  сошелся с «жидочками и жидишками» и от них всякой пакости научился, а потом сообщает, какой его Алеша необыкновенный, как он уши затыкал, когда слышал непристойные разговоры своих сверстников... Если бы  Достоевский затруднил себя посещением учебных заведений «жидочков и жидишек», то обнаружил бы, что там его Алеше ушей бы затыкать не пришлось! Да, не пришлось! Вот в моей йешиве все в возрасте этого Алеши, но я ни разу ни от кого ничего циничного или грубого в адрес женщин не слышал...

– В обычных общеобразовательных школах ситуация наверняка другая, – заметил папа.

– Другая, – согласился я. – Но учти, что во времена Достоевского «общеобразовательным» считалось именно то, чему меня в моей йешиве учат... Нравственными качествами, банальными среди евреев, Достоевский награждает своих лучших героев, а про самих евреев пишет, что они на пасху христианских детей крадут и режут! А Алеша все это слушает и — ушей не затыкает...

– Достоевский, конечно, был антисемитом, – согласился папа. – Но, во-первых, великий писатель вообще-то был ксенофоб, у него, что поляки, что французы — все исчадия ада, и ни в одном романе не найдешь ты, мой друг, положительного образа иностранца и инородца. Он для евреев не делает особенного исключения. Во-вторых, Достоевский умер в 1881 году, то есть до погромов, и можно предположить (учитывая его отвращение к насилию), что будь он свидетелем Холокоста — стал бы юдофилом. Хотя это, конечно, предположение. И, наконец, в-третьих, гениальность Достоевского неоспорима, ему принадлежит, скажем прямо, немало глубочайших прозрений.

– Каких это?

– Ну как же! Множество! Да хоть это известное: что нельзя построить мировую гармонию на слезе одного загубленного ребенка.

– Ты знаешь, сколько схожих высказываний имеется в нашей традиции? Раби Менаше из Илии говорил даже, что он не может быть   счастливым, если гусеница не в состоянии переползти через щепку... Поверь, человеку, знакомому с иудаизмом, Достоевский ничего нового открыть не может.

– Так уж и не может? – усмехнулся папа. – Подожди, я тебе сейчас что-то покажу...

Он сбегал в дом, принес книгу Бахтина о поэтике Достоевского и попросил меня прочитать в ней несколько отмеченных им страниц.

– Все замечательно. Со всем согласен, – сообщил я, выполнив задание.

– Ну и где у вас про это было написано уже две тысячи лет назад?

– Про что именно?

– Про заочные определения. То есть, что любая, даже самая точная, характеристика человека оказывается ложной, если делается за глаза… Где это у вас написано?

– Ну это в десятках мест указано. Это относится к запретам злословия и вообще всяких, заметь — всяких,  разговоров за глаза. Согласно Торе, о человеке ничего нельзя говорить за его спиной… Нельзя его никак характеризовать,  перемывать косточки. Словом, все, как у твоих Бахтина с Достоевским, только это еще и повседневная практика, а не только теория…

– Что, по-твоему, нельзя за глаза сказать про негодяя, что он негодяй?

– Нельзя. Разве только для предупреждения какой-то конкретной гадости с его стороны… В общем, благочестивые евреи избегают упоминать в разговоре третьих лиц.

– Что за глупости! Тогда и похвалить никого не получится!

– Не получится.

  – Как это? Почему?

-     Начнешь перехваливать, вызовешь споры, и пошла-поехала. Лишнее это. Бог похвалит...

-     Но невозможно же отрицать, что почти все, до чего европейская культура доросла в XX веке, было открыто Достоевским еще в XIX!

-     Папа! Все, до чего христианская культура доросла к ХХ  веку и до чего она еще не доросла,  в иудаизме существует исходно, только гораздо глубже и богаче представлено…

Папа только скептически качал головой.

***

На следующий день, в воскресенье, после утренней молитвы у Котеля, я зашел к Фридманам.

Андрея я нашел в его комнате в скверном настроении. Недельное сидение в четырех стенах  порядком поднадоело ему.

– Хочешь, погуляем по Иерусалиму? – спросил я его.

– Иерусалим, Иерусалим, – произнес он печально. – Гоголь вот тоже всю жизнь стремился в Иерусалим. Надеялся, что это паломничество избавит его от тяжелых мыслей, и просчитался… Я отчасти на то же рассчитывал, и отчасти также напрасно.