Мессия

       Наши материаловеды знали, что бывают монокристаллы с идеальной кристаллической решёткой, с прочностью на разрыв в тридцать и даже сорок раз больше, чем у стали. Наши материаловеды умели делать материалы с температурами плавления до 4500 кельвин. Было осуществлено много работ над углеродными структурами, в первую очередь над углеродными нано трубками, с прочностью на разрыв до ста с лишним раз больше, чем у стали. А нано трубки тогда считались самым прочным из возможных материалов в природе. И поэтому, существовало устойчивое мнение о потолке физико-химических свойств веществ для всей вселенной. Не прочнее чем, с температурой плавления не больше чем. И всё это предполагало, что и у наших врагов, прочность и тугоплавкость материалов весьма конечна. А значит, наше оружие будет эффективным...

       Когда я впервые, делая научную работу для конференции по ОКМ, нарисовал в пэйнте структуру из сплошного ядра, расположив нейтроны и протоны с антипротонами в правильном порядке. Стало ясно, этот материал выдержит и три триллиона градусов, обладая при этом немыслимой ядерной прочностью. Тогда, этот материал назвали "абсолютная броня", подразумевая, что этот материал почти неуязвим для термического воздействия, и при этом герметичен даже по отношению к нейтрино, и любым излучениям. Хотя его кинетическая прочность была весьма конечна. И всё равно, то, как назвали этот материал, отражает настроение учёных, которые с ним работали.

       Стало ясно одно, стало ясно очень чётко, и очень очевидно. Никаких пределов материаловедения в космосе не существует. Также как не существует и других пределов. И вот тут, наши военные как-то частично осознали реальную боеспособность земного оружия. Точнее, его полное бессилие, в случае реального вторжения. Я думаю, до абсолютной брони, такого осознания не было.

       При этом, стоит особо подчеркнуть, что возможность развлекаться, и как-то жить, у меня в принципе была, но я никогда ей не пользовался. Я не ходил по ночным клубам, не танцевал, не занимался спортом, не интересовался ничем. Хотя прямого выхода на управление у меня теперь не было, я всё равно не мог жить иначе, как жил до.

* * *

       Так как делать мне было особо нечего, то вскоре, погрузившись в науку, и заработав нехилый авторитет, я начал наступление на ряд теорий людей, которые в моём понимании были ложными. И при этом, эти ложные науки, на мой взгляд, наносили не слабый вред, всей науке человечества в целом. Прежде всего, я начал массированную атаку на теорию относительности Эйнштейна. В моём представлении, и тогда, и сейчас, и позже, теория относительности была редкостным бредом, приправленным базовым чисто человеческим идиотизмом, и её совершенно обязательно надо было сокрушить с олимпа, и сделать это ярко и демонстративно, чтобы в памяти людей остался урок, о том, чего делать нельзя и почему.

       Нападению подверглась не только теория относительности, но и многие другие разделы, такие как квантовая физика, астрономия, высшая математика, и многое другое. Причём, стратегия моих атак на эти науки была разной. Так теорию относительности я губил, приводя многочисленные примеры того, как и почему она не работает, опровержения её базовых постулатов, ошибочность в корне. А вот высшую математику я губил иначе, я не пытался доказать, что все теоремы доказаны не верно, это занятие бесполезное. Я стремился отстоять позицию, что математика нужна лишь для конкретных расчётов конкретных устройств. И если математика выходит за пределы этих физических задач, то тогда она бесполезна.