Мессия

– Было и будет! было и будет! Будет зло бесконечное. Люди богам опротивеют, боги землю покинут, на небо уйдут. Солнце померкнет, земля запустеет. Взвоют стада на полях, сердце скотов заплачет о людях, люди же плакать не будут – будут смеяться от скорби. Скажет старик: «Умереть бы!» и дитя: «Не рождаться бы!» Будет великий мятеж по всей земле. Скажут города: «Изгоним начальников!» Вторгнется чернь в палаты суда; свитки законов будут разорваны, межевые списки расхищены, стерты межи полей, пограничные столбы повалены. Скажут люди: «Нет чужого, все общее; и чужое – мое; что хочу, то возьму!» Скажет бедный богатому: «Вор, отдай, что украл!» Скажет малый великому: «Все равны!» Жить будет в доме дома не строивший; непахавшие наполнять житницы; в ткань облекутся не ткавшие, и смотревшаяся в воду будет смотреться в зеркало. Золото, жемчуг, лапис-лазурь будут на шеях рабынь, а госпожа пойдет в рубище, скажет: «Хлебца бы!» Новыми богами сделаются нищие, и перевернется земля вверх дном, как вертится гончарный круг горшечника!

Вдруг встал, упал на колени и поднял слепые глаза к небу, как будто уже увидел то, о чем говорил:

– Было и будет, – будет новая земля и новое небо. Лев ляжет вместе с ягненком, и младенец взыграет над норою аспида, и дитя протянет руку свою на гнездо змеи. Благословен Грядущий во имя Господне! Он сойдет, как дождь на скошенный луг и как роса – на землю безводную. Вот Он идет!

Замолчал, и все молчали.

– Все врет! – послышался вдруг в тишине голос Кики Безносого. – И что вы дурака слушаете?

– А ты что на пророка божьего лаешь, пес? – проговорил Хафра, Белый Камень и положил руку на плечо Кики так тяжело, что он пошатнулся. Ловким движеньем выскользнул из-под нее, схватился за висевший у пояса нож; но, взглянув на детское лицо великана, должно быть, раздумал сердиться, усмехнулся одними глазами и проговорил спокойно:

– Ладно, коли он пророк, пусть скажет, когда это будет?

– Для таких, как ты, никогда, а для святых скоро, – ответил Зен.

– Скоро? Ну вот и соврал. Нет, брат, много воды утечет, пока дураки поумнеют.

– Да ты-то сам знаешь, когда? – спросил Хафра.

– Знаю.

– Ну так говори, не мямли!

– А что, пророк, Уны-царя надпись надгробную помнишь? – проговорил Кики, усмехаясь все так же, одними глазами.

Зен молчал, как будто не слышал, но что-то дрожало в лице его, как у маленьких детей, готовых испугаться и забиться в родимчике.

Юбра тоже начал дрожать: понял, что в этом споре между святым и злодеем решаются судьбы земли. А Белый Камень все грознее хмурился.

– Забыл? Ну так я напомню, – продолжал Безносый. – Жил-был Уна-царь в древние дни. Умный был человек, умнее всех людей на земле, а разбойник, вор, сукин сын, не хуже нашего. Помер, похоронили его и сделали над гробом надпись, какую сам он велел: «Кости земли трещат, небо трясется, звезды падают, боги дрожат: Уна-царь, богов пожиратель, выходит из гроба, идет на ловитву, ставит капканы, ловит богов; режет, варит, жарит, ест: большеньких – на завтрак, средненьких – на полдник, меньшеньких – на ужин, а старичков да старушек – на благовонное курево. Всех пожрал и стал богом богов».

– Что ты вздор мелешь, шут? – крикнул Белый Камень, сжимая кулаки в ярости. – Прямо говори, не отвиливай!

– А вот и прямо: скоро – не скоро, а час придет: скажут нищие, скажут убогие: «Чем мы хуже Уны-царя, богов пожирателя?» Скажут сукины дети, воришки, разбойнички, лбы клейменые, спины драные, ноздри рваные, носы резаные, скажут проклятые, скажут Пархатые: «Мы ничто – будем всем!» Тогда и перевернется земля вверх дном; тогда и он придет…

– Кто он? – спросил Хафра.

– Сэт-Озирис, Черненький-Беленький, два братца в одном – бог-смерд!

– Молчи, убью! – закричал кузнец и занес над ним кулак. Кики отскочил и выхватил нож. Началась бы резня, но вдруг с улицы послышались крики:

– Идут! Идут! Идут!

– Бунт! – догадался первый Шпинек и бросился к двери. Все за ним.

Сделалась давка. Блоху притиснули к стенке, чуть не раздавили. Мина повалили на пол. Хафра споткнулся об него и тоже упал. Кики перескочил через обоих и свистнул разбойничьим посвистом, крикнул:

– Есть ножи?

– Есть! – ответил ему кто-то с улицы.

Там все бежали, как на пожар, в одну сторону, от Ризитской пристани к Хеттейской площади.

Было темно, луна еще не всходила, только звезды мерцали на небе и где-то полыхало красное зарево.

VII

Люди толпились на площади. Смутный гул голосов прерывали отдельные возгласы:

– Слава Амону Всевышнему! Слава Хонзу, сыну Амонову!

Вдруг, сначала издали, а потом все ближе и ближе, послышалось стройное пенье. Площадь осветили красные светы факелов, и торжественное шествие вступило на нее.