Мессия Дюны

– Мой господин?..

– Пустыня… какая она сегодня?

– Но разве вы не видите ее?

– У меня ведь нет глаз, Дункан.

– Но…

– У меня есть только пророческое зрение, – отвечал Пауль, – я отдал бы что угодно, чтобы не иметь его. Я ведь умираю, Дункан; умираю от знания будущего, или ты не понял этого?

– Быть может… страшное не случится, – проговорил гхола.

– Что? Разве я могу усомниться в собственном предсказании? Тысячу раз я видел, как они воплощаются в жизнь. Люди называют дар – моей силой! Кара это! Из-за этого дара я даже не могу уйти из жизни там, где обрел ее!

– Мой господин, – пробормотал гхола. – Я… Это не… молодой хозяин, вы не… я… – он умолк.

Ощущая смятение собеседника, Пауль спросил:

– Как ты назвал меня, Дункан?

– Что? Что? Я… на миг, я…

– Ты назвал меня «молодым хозяином».

– Я… да.

– Так всегда звал меня Дункан. – Пауль протянул руку, прикоснулся к лицу гхолы. – Или и этому тебя научили тлейлаксу?

– Нет.

Пауль опустил руку.

– И что же?

– Это сделал… я сам.

– Ты служишь двоим хозяевам?

– Быть может.

– Освобождайся от гхолы, Дункан.

– Как?

– Ты – человек, так и будь человеком.

– Я гхола.

– Но плоть твоя – человеческая. И Дункан таится в ней.

– Да, в ней кроется нечто.

– Я не знаю, как ты сделаешь это, – проговорил Пауль. – Но ты сумеешь.

– Вы предсказываете?..

– К шайтану предсказания!

Пауль отвернулся. Видение неслось вперед, оно уже расползалось дырами, но его нельзя было остановить.

– Мой господин, если вы…

– Тихо! – Пауль поднял руку. – Слышишь?

– Что, милорд?

Пауль покачал головой. Дункан не слыхал. Или ему пригрезился этот звук? Его племенное имя доносилось из Пустыни, откуда-то… издалека:

– Усул!.. Ууусуу-ууул!..

– Что это, милорд?

Пауль покачал головой. Он чувствовал обращенные к нему глаза. Там, в ночных тенях знали, что он здесь. Что-то? Нет, кто-то.

– Все это было просто чудесно, – прошептал он. – Но ты была прекраснее всего.

– Что вы сказали, милорд?

– Это еще будет, – пробормотал Пауль.

Бесформенная Вселенная над его головой плясала, повинуясь его пророческому зрению. Он сумел извлечь могучую ноту, долго будут еще отдаваться отзвуки эха!

– Я не понимаю, милорд, – произнес гхола.

– Фримен умирает, если его надолго увезти из Пустыни, – промолвил Пауль. – Они зовут это «водной болезнью». Разве не странно?

– Очень странно.

Напрягая память, Пауль старался припомнить дыхание Чани ночью, рядом с ним. Разве будет мне утешение? – думал он. Но сумел вспомнить только раздраженную Чани за завтраком перед самым отлетом в Пустыню. Она нервничала и тревожилась.

– Зачем на тебе опять эта старая куртка? – возмутилась она, заметив на нем под фрименской одеждой черный мундир с красным ястребом. – Ты же Император!

– Даже у Императора может быть любимый костюм, – возразил он.

По непонятной для него причине слова эти вызвали слезы на глазах Чани. Всего второй раз за всю свою жизнь она нарушала фрименский закон.

Теперь во тьме Пауль судорожно стирал со щек непрошеную влагу. Зачем влага мертвым? – думал он. Лицо под рукой казалось одновременно и чужим, и знакомым. Ветер холодил влажную кожу. На миг промелькнула надежда, исчезла. Откуда этот комок в груди? Съел, должно быть, что-то не то. Но другая часть его души все горевала, отдавала воду мертвым! Ветер колол песком щеки. Высохшая теперь кожа несомненно принадлежала ему самому. Но чья же была эта дрожь?

И тогда они услышали горестные вопли, доносившиеся издалека, из глубин пещеры. Вопли становились громче… громче…

Гхола резко повернулся: на землю внезапно лег луч света – кто-то широко распахнул уплотняющие завесы на входе. И в свете он увидел человека с застывшей ухмылкой на лице… Нет, не ухмылкой! Лицо искажала гримаса горя! Лейтенант федайкинов по имени Тандис. За ним валила толпа, и все смолкли, увидев Муад’Диба.

– Чани… – начал Тандис.

– Мертва, – прошептал Пауль. – Я слышал ее зов.

Он обернулся к сиетчу. Пауль знал это место. Здесь ему негде было спрятаться. Рвущееся к концу видение выхватило из тьмы всю толпу. Он видел Тандиса, ощущал горе федайкина, наполнявшие его страх и гнев.

– Она ушла, – проговорил Пауль.

Слова эти донеслись до гхолы из ослепительного ореола. Они жгли его грудь, хребет, глазницы под металлическими глазами. Он почувствовал, как правая рука его потянулась на пояс… к ножу. Собственные мысли вдруг показались странными. И разрозненными. Он ощущал себя куклой, и руки, и ноги его дергались, повинуясь веревочкам, протянутым из этого ужасного ореола. Он двигался, повинуясь чужим желаниям, неведомо чьим велениям. Веревочки дергали руки, ноги, челюсть его.

Во рту что-то хрустело. Вновь и вновь повторяясь:

Хррак! Хррак! Хррак!

Нож поднялся для удара. В этот миг он наконец овладел собственным голосом и хрипя выдавил:

– Беги! Беги, молодой хозяин!

– Нет, мы не побежим, – отвечал Пауль. – Мы пойдем с достоинством и выполним все, что надлежит сделать.

Мускулы гхолы были сведены, он задрожал, пошатнулся.