Молитва — это самая глубокая форма любви — любви ко всему сущему, не направленной ни на кого, излучающейся прямо из вашего существа — так вы полны ею. От вашего изобилия она течет во всех направлениях, она коснется всех, кто приблизится к вам. Ничего не будет сказано, но все будет понято; ничего не будет сказано, но все будет услышано. Это не вопрос слов, это вопрос раскрытия ваших дверей для любви. Вы можете растворяться в этом, ведь это не проблема для решения; это переживание, в котором единственный путь — растворить себя.
Молитва — это высшая форма любви. Там нет возлюбленного, но любовь продолжает излучаться из вашего существа ко всему сущему.
Любовь — это роза, расцветшая в диком месте, где может никто и никогда не пройдет, не увидит ее красоту, не почувствует аромат. Но это не удержит цветок от цветения. Он не спрашивает, для кого. Он расцветает, потому что он до того полон, что больше не в силах оставаться закрытым. Он должен раскрыть свои лепестки, он должен струить по ветру свой аромат к кому бы его ни отнесло — цветок этим не интересуется, он хочет излить все, что трепещет в его сердце, — излить цветом, красотой, ароматом.
Молитва не нуждается в боге. Если вашей молитве нужен бог, вы не поняли молитвы вообще. Но все ваши молитвы адресуются какому-то богу — индуистскому богу, христианскому богу, еврейскому богу, — и все те боги созданы вами. Что за игру вы разыгрываете сами с собой? Сперва вы создаете бога, потом начинаете выдвигать, вопрошать, исследовать: «Что такое молитва?» — и бог ложный, и молитва заимствована.
Во-первых, для чего людям понадобился Бог? Теперь это уже установленный психологический факт: человек чувствует беспомощность. Есть болезнь, есть голод и старость, и, в конце концов, есть смерть, но человек не в силах сделать ничего, чтобы избежать этого. Из этой беспомощности, страха, нужды родилось понятие Бога.
Бог — это ваш страх, Бог — это ваше утешение, Бог — это обещание, данное самому себе от имени Бога: «Не бойся, я здесь, защищаю тебя», — хоть он и не защитил никого. Миллионы людей молились.
Приходит старость, приходит болезнь, приходит смерть, а Бог никогда не вмешивается во все эти процессы; и все же вы продолжаете тешить себя надеждой, что, может быть, по ту сторону смерти Он будет ждать вас.
Священники использовали ваши страхи, чтобы эксплуатировать вас. Они давали вам постоянное утешение — это не что иное, как психологический опиум, вы можете увидеть это в своей собственной жизни. Когда вы счастливы, молоды, любите, радуетесь, вас не волнует Бог, вас не волнует молитва. Пойдите в любую церковь и посмотрите, какие люди собираются там — главным образом, старые женщины. Редко вы найдете молодого человека, а если и обнаружите кого-то, он окажется ущербным.
Архиепископ Греции грозился, что сожжет меня заживо, если я не покину Грецию в двадцать четыре часа. Я даже не вышел из дому за пятнадцать дней, что был там. Я поинтересовался, перед кем он угрожал мне. И Амрито, одна из моих саньясинок, засмеялась и сказала: «Ты задаешь странные вопросы. Он угрожает сжечь тебя, дом и людей, которые находятся с тобой — около двадцати пяти человек, — а ты спрашиваешь о его компании?»
Я сказал: «Ты поймешь уместность моего вопроса, сначала дай ответ».
Она сказала: «Никто не ходит туда, только шесть старых женщин».
Он заявил, что собирается предпринять марш протеста, но этого так и не произошло — с шестью-то старухами, какой это марш протеста? Вы просто станете посмешищем. Но почему эти бедные старушки слушают того идиота? — я называю его идиотом, потому что он не понимает, что говорит.
Архиепископ — представитель одного из наиболее значительных человеческих существ, Иисуса Христа, а Греческая Православная Церковь — одна из старейших церквей — старше, чем Ватикан. Иисус сначала был переведен на греческий язык, потому его имя и изменилось; его звали Иешуа, а не Иисус. Он никогда не знал слова «Христос» или «христианин». Это греческий перевод еврейского слова «Мессия», Посланник.
Такую старую традицию представляет в мире этот архиепископ. Каждый день он читает слова Иисуса, а Иисус говорит: «Любите врагов своих», — а я даже не враг, он готов сжечь друга заживо. Наверное, когда эти люди всё читают и читают, это становится механической привычкой.
В университете, где я был студентом, один из профессоров, мусульманин, был известен как очень религиозная и духовная личность. В том месте было мало студентов, приходящих на его занятия, потому что там говорили на хинди, а он обучал на урду — языке мусульман, — так что он был почти без работы. Целый день, сидя в своем отделении университета, он читал священный Коран. Он был стариком, и время от времени засыпал.
Его отделение было рядом с отделением философии, где занимался я. Проходя мимо его отделения, я заглядывал через окно посмотреть, спал старик или читал — большую часть времени он спал.