Месть

В этот момент прозвучал резкий электронный сигнал, и со звонким металлическим лязгом растворились двери камер в их отделении. Вилли вышел в общую комнату. Латиноамериканец остался стоять в камере, боясь сдвинуться с места. Он слышал, как подносы с тарелками стучали по столам из нержавеющей стали, вдыхал запах пищи, но не выходил из камеры. Он забрался на свои верхние нары, отвернулся к стенке и стал думать о ней. Это все была ее вина. Чем больше он о ней думал, тем больший гнев охватывал его, и тем меньше он боялся Вилли. В это утро он внимательно всмотрелся в нее и вспомнил то время и то место, где он видел ее раньше. На какую-то секунду ему показалось, что она судья, которая когда-то в прошлом вынесла ему приговор. Сейчас много баб-судей. Они были самыми плохими из судей, худших просто не бывает. Это чувствовали все заключенные. Принять наказание от женщины судьи — это все равно что принять наказание от матери, будь они неладны. И все они, как одна, ненавидели мужчин лютой ненавистью. Это же все знают. Ни одна женщина, если она нормальна, не наденет длинное черное одеяние и не будет все свое время проводить рядом с преступниками. Женщины ведь почти все шлюхи. Они выставляют напоказ свои сиськи и носят такие платья, что любой мужик может рассмотреть, что у них делается между ног. Но когда мужчина, посмотрев на нее, предлагает ей трахнуться, она поднимает такой визг, словно это предложение страшно ее удивляет и возмущает. Баба — всегда дура. Все они шлюхи, которые любят дразнить гусей, то есть мужиков.

Только латиноамериканцы знают, как воспитывать своих женщин. Они не позволяют этим вшивым бабам командовать собой и говорить, что надо делать. Латинский мужчина — это хозяин. Он делает с женщиной, что ему нравится, а если баба этого не хочет, латин бросает ее и находит себе другую.

Он никак не мог выбросить ее из головы.

Она могла быть прокурором, думал он. А может быть, адвокатом, назначенным судом. Но у него никогда не было женщины-адвоката. Он бы никогда не позволил бабе профукать свое дело и засадить себя в тюрьму. И тут он все вспомнил.

Она была окружным прокурором.

Она не занималась его делом, но он был в зале суда, в ожидании разбирательства по своему делу, когда она выступала. Он тогда был очарован ее веснушками и ножками. Он очень живо представил тогда, как зажимает эти отличные, длинные ноги своими. Должно быть, они чисто выбриты и гладкие, как стекло. Он прямо-таки физически ощутил, как его ноги скользят по ее коже.

Он соскочил с койки и подбежал к окну. Ему страстно захотелось увидеть ее еще раз, увидеть ее машину, убедиться, что это именно ее он сейчас вспомнил. Она ненавидит испанцев. В тот день, когда он видел ее в зале суда, она выступала обвинителем одного испанца из соперничающей группировки, которого он знавал раньше на улицах Окснарда. Она назвала того парня животным и говорила суду, что эти банды — настоящая черная чума, охватившая город. Что она могла вообще знать об этом? Там, где он жил, полиция не была способна защитить человека. Единственным способом выжить было вступить в одну из банд. Она-то, наверное, жила в хорошем доме с хорошими соседями. По вечерам она наверняка загоняла свою маленькую красную машину в собственный гараж. С ней не случалось, подойдя к автомобилю, обнаружить, что окна разбиты и машина ограблена дочиста. А он однажды утром пошел на работу, а его машина стояла на обочине, как пустая консервная банка. Исчезло все, что там было мало-мальски ценного, машина была раздета и разута. Что она может об этом знать?

Он собирался изнасиловать ее и заставить просить пощады. Он собирался научить ее страху. Чтобы она поняла, что к чему.

После того как он ее трахнет, он найдет на улице того парня, которого она засадила в тюрьму, подойдет к нему и скажет:

— Я ее поимел, парень. Я поимел эту рыжую шлюху, которая отправила тебя в тюрягу. — Он рассмеялся. — Ты мой должник. Я трахнул ее за тебя.

Она будет молить его о пощаде, валяться у него в ногах. Его грудь вздымалась от такого сладкого предчувствия. Он решил, что зря испугался Вилли, и вновь почувствовал уверенность в своих силах. Он вышел в общее помещение, взял свой обед и грохнул подносом об стол.

— Что это за дерьмо, парень? — спросил он человека, сидевшего рядом с ним.

— Это собачье дерьмо. Они специально держали на кухне здорового черного пса — добермана или как он там называется, — чтобы сварганить нам из него обед. Экономят, чтобы налогоплательщики ели побольше хлеба.

— Н-да, — протянул он, ковыряя вилкой еду и гоняя ее по тарелке. Он явственно ощущал запах собачьего дерьма. Длинные волосы соседа сосульками свисали ему на спину. Татуировка покрывала каждый квадратный дюйм его тела, не прикрытый одеждой. Он выглядел, как рокер. На его мощном бицепсе был вытатуирован мотоцикл «харлей-дэвидсон». Латин принюхался и понял, что дерьмом воняет не от пищи, а от соседа. Он ткнул вилкой в тарелку и принялся за еду.

— Ну и воняешь же ты, парень. Наверное, на тебя насрала та самая псина с кухни.