Месть

«Какой же все-таки неописуемый осел этот Анспик! Его мудрствования приводят меня в такое бешенство, что из-под моего пера на бумаге появляются лишь жалкие каракули да закорючки!»

Лайонель Уистофер, «Монстратор».

«Да, я беден. Я признаюсь в этом! И, следовательно, я невежа или дурак? Я отрицаю это со всем пылом своей души! Я откусываю кусочек печенья или пью чай с таким же удовольствием, что и любой пузатый плутократ с выпученными глазами и жиром, стекающим из его рта, когда он глотает колибри в коньяке, крокипольских устриц и филе из пятирога! Все мое богатство — моя книжная полка! Мои неотъемлемые привилегии — мои мечты!»

Систи Фаэль, «Перспектива».

«…Он доводит меня до такой степени бешенства, что у меня зуб на зуб не попадает от злости. Он обрушивает на меня, именно на меня лично, такие массированные залпы сущей бредятины и бессвязных оскорблений, что я буквально вопию о возмездии, обращаясь к Небесам Всемогущим! Я заткну кулаком его словоохотливую утробу или, что еще лучше, отстегаю арапником прямо на ступеньках его клуба. Если же он не является членом ни одного из клубов, то сам приглашаю его на широкие и очень подходящие для мною задуманного ступени клуба Старейших Борзописцев, хотя должен признаться в том, что эти чернильные души содержат настолько превосходный бар, что я не прочь, после того, как всласть выпорю старого дуралея, попросить его пропустить со мной на брудершафт рюмку-другую».

Макфарквехар Кеншоу, «Землянин».

В кустах за спиной у Герсена что-то зашуршало. Он резко пригнулся, почти припав всем телом к скамейке. Когда он обернулся назад, между средним и указательными пальцами торчало дуло зажатого в его ладони мини-пистолета.

На него удивленно смотрел садовник в белом комбинезоне.

— Прошу прощения, сударь, за то, что испугал вас.

— Вовсе нет, — произнес Герсен. — Просто я — человек очень нервный.

— Вот и мне так показалось.

Герсен перешел на другую скамейку и расположился так, чтобы хорошо просматривались все направления. Он уже давно чувствовал себя человеком, полностью отдалившимся от всех остальных людей, человеком, посвятившим всю свою жизнь некоей определенной цели. Очень часто приходилось испытывать ему и ужас, и ярость, и сострадание, но вот страх, закравшийся ему в душу, оказался чувством для него новым и довольно странным.

Герсен решил беспристрастно взглянуть на себя как бы со стороны. Страх поразил Тинтла, Дасуэлла Типпина, Оттиля Пеншоу и теперь вот и его самого. И в самом деле, разве можно было не испытывать страх, когда из ума не выходил Ленс Ларк, сдирающий кожу, один кусок за другим, не знающим промахов «Панаком»? Одного этого было достаточно, чтобы ужаснуть даже труп.

Обескураженный и поникший духом, Герсен никак не мог расстаться со скамейкой в парке. Причина такого душевного спада была достаточно очевидна. Он увлекся Жердин Ченсет; к этому присоединилась зависть к метленцам, возникшая у него, стоило ему только краем глаза увидеть, в каких великолепных домах и в какой обстановке они живут. Однако оба эти чувства разбились об его непоколебимую одержимость, как волны прибоя о прибрежные скалы. Теперь, когда с его горизонта исчез Оттиль Пеншоу, единственная связь, ведущая к Ленсу Ларку, сократилась до одной или двух прядей. Одной из них еще оставался Джаркоу. А другой? Может быть, позволить, чтоб его изловили, а там надеяться на очную ставку с Ленсом Ларком? От этой мысли по коже у него побежали мурашки.