Месть

С работой было посложнее. Должность требовала писать доклады для заведующего, составлять отчеты, справки, сочинять статьи в газету и даже выдвигать идеи по реорганизации. Неважно какой, важно было не стоять на месте. Это не пятнадцать строк в стенгазету. Месячный испытательный срок подходил к концу, и Николаев чувствовал, что пора спасаться. Снова к милдружку: выручай. Тот вспомнил, что Рабоче-крестьянской инспекции, она располагалась в том же обкомовском здании и ее работники пользовались той же столовой, требуется инспектор цен, и в два счета пристроил туда Николаева. А там с работой обстояло еще хуже: ревизии, проверки цен по магазинам, работа нервная, опасная, с угрозой для жизни. Не то в тюрьму посадят за взятку, а предлагают много, не меньше пятисот рублей за раз да еще оковалок мяса суют и коробку масла, не то изувечат. Наймут хулиганов, а те за пятьсот рублей в Неву сбросят и глазом не моргнут. Один директор так ему и брякнул в лицо: мол, выбирай, что тебе больше подходит. А посмеешь в милицию пожаловаться, и детей утопим. Николаев никаких замечаний в акт не написал, ничего не взял и убежал. А дома извелся, изнылся, в трясучку впал, такой припадок с ним приключился, что к утру еле отошел, губы в кровь пообкусал. На работу идти боялся. Лучше уж сразу умереть.

Мильда сжалилась, попросила Кирова, Николаев попал в Институт истории партии, а там на его голову свалился высокий, худой, властный Лидак с горящим взором бойца. Вот и весь круг…

Николаев грыз ручку, вспоминая свои мытарства и не зная, как их правильно описать в биографии. Мильда по ночам никуда не ездила, вроде тут утряслось, ему бы теперь на прежние 250 рублей в месяц, и зажили бы они душа в душу. Но он добьется, выстоит, восстановит справедливость, а если не добьется… О последнем и думать не хотелось. Он закрыл биографию. Мильда отмалчивалась, ничего не говорила, теща посматривала косо. Теперь четыре иждивенца на шее жены, а у нее всего 275 рублей в месяц. Николаев грыз ногти, обдумывая письмо Сталину. Пусть узнает, что творят в Ленинграде с партийцем, имеющим десятилетний стаж в рядах ВКП(б). «Этого Лидака бы по партмобилизации на транспорт, Иосиф Виссарионович! — сказал бы, встретившись с вождем, Николаев. — И Терновскую с Абакумовым! Не выполняют они ваших указаний, Бухарина цитируют! А я заметил, предупредил и немил стал. Вот как теперь у нас!»

«Не волнуйтесь, товарищ Николаев, — мудро скажет Сталин. Мы разберемся. С произволом покончим. Лидака бросим на транспорт, а вас поставим вместо него. В обиду не дадим. Ждите, вас вызовут!..»

Николаев дремал, положив голову на свою биографию, представляя свое появление в институте в качестве директора. Он приходит, Терновская дрожит от страха, дежурит в приемной, чтобы прорваться к нему в кабинет и объясниться.

— А не хотите ли на транспорт, Леокадия Георгиевна? — спросит Николаев.

— Я женщина, Леонид Васильевич, и свой пышный вид совсем еще не утратила, а вы такой красивый мужчина, вам нужна ласка и забота моих нежных рук, — конечно же льстиво заявит она.

— И это все, что вы умеете, товарищ Терновская? — удивится Николаев. — Мне объедки со стола Лидака не нужны! Вы уволены!

Она будет рыдать, рвать на себе волосы, ползать у него в ногах, кричать, что прилежностью и старанием искупит свою вину.

Но эти призрачные видения посещали его все реже. Николаев знал о дружбе Лидака с Чудовым, и надежд на счастливые перемены не оставалось совсем. Роясь в ящиках письменного стола в поисках стальных перьев, он однажды наткнулся на револьвер и, вытащив его, долго держал в руках, представляя уже иную картину: он входит к Лидаку в кабинет и выпускает в него все шесть пуль. А лучше всего пристрелить Лидака и Чудова, обоих его кровопийц, и отомстить за свое унижение. Они сейчас торжествуют, думая, что им все позволено, но есть и «высший суд, наследники разврата»… Где он слышал это стихотворение? «Он недоступен звону злата…» Николаев попытался вспомнить еще несколько строчек, но так больше ничего и не вспомнил. Спрятал револьвер в стол. И как ни странно, ему даже стало легче от одних этих картинок мщения. И все потом будут говорить: был же Николаев, он не побоялся постоять за себя, смелый был человек. И дети будут знать: их отец был очень смелый человек.

Прошло полтора месяца с последней встречи Кирова и Мильды. Первое время она вздрагивала от каждого звонка у себя в кабинете, бежала к нему из коридора, но звонили Зине, чаще один и тот же мужской голос, и она, нахально кривясь в улыбке, минут по пять выясняла отношения с новым ухажером.

— Сегодня в театр тащит, — тяжело вздыхала она. — Ну ладно бы в драматический, а то на балет! Там шишки будут, а он дежурит! Кирова, говорит, увидишь! А чего мне на него смотреть? Не икона!

— Он что, милиционер у тебя? — спросила Мильда.

— Еще чего! — фыркнула она. — Стала бы я с милицейской шушерой романы крутить! Он в учреждении посолиднее служит. Жениться хочет…

— А ты?