Месть

Сталин кивал, делая вид, что соглашается с Кировым. Но он не любил Ленинград. Как не любил и Петербург, потом переименованный царем в Петроград, но еще не с такой силой, как потом невзлюбил Ленинград. С Петербургом была связана всего лишь одна неприятность: полковник Еремин из петербургской охранки быстро пронюхал, что Сталин, еще будучи послушником Тифлисской православной семинарии и состоя в подпольной социал-демократической организации «Месаме-даси», одновременно подрабатывал и в охранке, которая, заботясь о своих сексотах в материальном отношении, а с деньгами у Кобы всегда было туго, помогала им и расти по партийной линии. У Еремина накопилось солидное дело на Кобу, в подробностях был представлен бакинский период, и Сталин запираться не стал. Он подписал заявление о сотрудничестве, но сотрудничать с Ереминым не собирался, потому что знал: добром это не кончится. Еремин говорил с ним мягко и доверительно, нежно улыбаясь голубыми глазами и рассказывая историю о выдаче Сталиным охранке Степана Шаумяна, известного армянского революционера.

— Это была неплохая ваша работа, но грубоватая, мы будем работать тоньше, и я сделаю из вас настоящего дьявола, настоящего!.. — почти пел Еремин, и Сталин даже вспотел. Когда его прошибал настоящий страх, он всегда потел. Капля покатилась от шеи по спине вниз, и рубашка через минуту взмокла. Полковник не торопился, он пил чай с яблоками и улыбался, как ангел. Сталину понравилась эта манера ведения разговора: улыбаться и говорить страшные вещи. Он впоследствии незаметно для себя перенял ее, отмечая, как люди сразу теряются и попадают впросак.

А Ленинград он не любил по двум причинам. Потому что он Ленинград, напоминавший ему своим названием о том, кто не любил его, привечая этих еврейских выскочек Троцкого, Свердлова, Каменева, Зиновьева, Бухарина. Последний, конечно, не еврей, но натурой в них — такой же умник и задавака. А после переезда правительства в Москву в Петрограде стал заправлять Григорий Зиновьев. Через несколько лет благодаря террору полностью подчинивший себе этот чопорный и, казалось, никому не способный подчиниться город. И именно Зиновьев по сей день метил в вожди, он единственный после высылки Троцкого был способен захватить власть и повести страну за собой.

«Любимец Ильича, мать его так!» — выругался про себя Сталин. Вслух он не любил ругаться матом. Сталину нужны были головы Зиновьева и Каменева. Их обоих. И голова Бухарина. Но в этой тройке верховодил Зиновьев, а компромат на Зиновьева можно было найти, арестовав его ленинградскую свору. Списки зиновьевцев в Ленинграде были составлены еще полгода назад специальной комиссией, назначенной Сталиным. Название этого дела придумал он сам: «Свояки», и всех зиновьевцев аккуратно подтянули к Троцкому и его контрреволюционной деятельности.

Осенью тридцать третьего ленинградское управление ОГПУ направило список зиновьевцев в обком партии для согласования вопроса об их аресте. В списке были две важные для Сталина фамилии: Румянцев и Левин, но Киров не дал их арестовать. Больше того, он лично хотел переговорить с Румянцевым, а значит, предупредить его. Зачем? Чтобы тот сжег компрометирующие материалы?

Ягода показал Сталину досье на Румянцева Владимира Васильевича: член партии с двадцатого года, участвовал в гражданской войне, с двадцать второго года член губкома комсомола, потом его первый секретарь. Делегат Тринадцатого и Четырнадцатого съездов партии, активный участник «новой оппозиции», за участие в ней в двадцать седьмом году был даже исключен из рядов ВКП(б). Написал письмо о выходе из рядов оппозиции и в двадцать восьмом был восстановлен в партии. С апреля 1934 года Румянцев был секретарем Выборгского районного Совета Ленинграда. Он, конечно, знал многое, ибо с двадцать второго года постоянно встречался по работе с Зиновьевым и был его любимчиком. Это Румянцев в начале 1926 года провалил на пленуме губкома комсомола поправку представителей ЦК о признании губкомом правильными решений Четырнадцатого партсъезда, который осудил клику зиновьевцев, и Сталин хорошо это помнил.

Часы пробили 11 вечера, и Киров зевнул, прикрыв рот ладонью: завтра голосование, надо выспаться, а он уже четвертые сутки недосыпает. Киров сказал, что Сталин мучает его разговорами до четырех утра, потому что сам не может по ночам спать. Кирову как руководителю делегации надо перед голосованием провести совещание, настроить людей…

— Падажди, падажди! — с резким акцентом проговорил Сталин. Он, когда волновался, переставал следить за своей речью. — Что тебе нужно переговорить? За что агитировать? За себя? Так ты и так пройдешь, тебя все любят. Если кого и не любят, так это меня. Кое-кого приходится ругать, а с некоторыми и просто прощаться. Мне передают, что говорят старые партийцы: будто Сталин узурпировал власть! Ты слышал?!

— Нет, Коба, у нас так не говорят, — ответил Киров.

— У вас не говорят! — усмехнулся Сталин. — Я знаю, как у вас говорят! Так, что волосы на загривке дыбом встают… Давай выпьем!