Месть

Тост получился двусмысленным, но поскольку Коба под концовку лягнул Молотова, то Клим весело засмеялся, сгладив своей непосредственностью мрачноватый юмор Сталина. Все заулыбались, а Молотов даже захихикал. Коба всегда болел тяжело, потому что с детства, следуя наказам отца и матери, не признавал никаких лекарств, а лечился по старинке: баней, растираниями, пил отвары, настои из трав и мог сутками ничего не есть. Во время болезни Паукер неотлучно находился при нем, развлекая непристойными шутками и антисемитскими анекдотами. Сталин хохотал до слез, особенно когда Паукер вместо привычных еврейских имен Хаим и Абрам вставлял другие — Лева и Гриша, намекая на Каменева и Зиновьева: «Здравствуй, Лева!» — «Здравствуй, Гриша!» — верещал Паукер, как клоун, блестяще копируя картавые интонации зиновьевско-каменевской речи. — «Где ты биль, Лева?» — «О, я биль в Кремле и сел там в большую люжу!» — «Но в Кремле нет никакой люжи, Лева!» — «Как нет? А я не подумал и сел, и что теперь делать, Гриша, а?»

У Кобы даже в глазах потемнело от смеха, и он прогнал Паукера, заставив на следующий день снова рассказывать этот анекдот, и снова смеялся до коликов в животе. Потом Паукер притащил целый том порнографических рисунков и большую лупу, и они часа два подробно рассматривали эти рисунки. Паукер комментировал содержание каждой сценки таким образом:

— Это Зиновьев, Коба, а это Каменев!.. — показывая на слипшуюся в экстазе парочку, нашептывал Паукер. — А это Зиновьев утешает Каменева, а тут Каменев натягивает Бухарина, очень похожи, да, Коба?..

Сталин хохотал до слез и запустил в Паукера лупой, но, к счастью, промазал, и шутник остался в живых. Так, смеясь, он и выздоровел.

На третий день в кабинете Сталина появился Берия. Коба с утра внимательно изучал закон Гитлера «О порядке национального труда», введенный фюрером 20 января 1934 года. Закон отменял прежнее положение об ограничении рабочего времени, охране труда, внутреннем распорядке, упразднял фабкомы и завкомы, а вместо них вводил «советы доверенных». Это еще больше закабаляло рабочих и давало полную свободу управляющим. Сталину закон понравился: гибкий, дающий максимальную пользу производству, и жесткий в плане улучшения дисциплины.

Раздумывая о том, как использовать некоторые положения закона Гитлера здесь, Сталин обратил внимание на стоящего у порога кабинета Лаврентия Берию, но не торопился приглашать его к столу. «Если б были хорошие вести, Лаврик, не спрашивая разрешения, уже бы сидел напротив, ему нахальства ни у кого не занимать, а тут как бедный родственник. Что ж, — подумал Сталин, — стой, коли так».

Берия, потоптавшись у порога, не выдержал и прошел к столу, как всегда, улыбаясь всем лицом, но улыбка выходила у него очень кислая.

Сталин взглянул на Лаврентия, вынул из кармана пачку папирос «Герцеговина флор», чтоб набить папиросным табаком трубку.

Берия пересказал историю с провалом Гиви, опустив, что к Медведю он звонил самолично.

— Нэ понимаю, Коба, как они его прихватили! Он действовал строго по моему плану. Все было рассчитано!..

— Значит, план был дурацкий! — зло бросил Сталин. — Я тебя предупреждал, что ленинградские чекисты промашек не допускают, а ты решил, что они все придурки, наподобие тех, что у тебя в Тбилиси!

— Нэт, я чувствую, Коба, здесь что-то нэ то! Кто-то вмешался очень серьезный!..

— Кто?..

— Киров, например! Мой парень не выходил из гостиницы, ничем себя нэ афишировал, а выходит, что за ним слэдили. Кто мог отдать такой приказ? Кому был нужэн маладой мальчишка? Гдэ дэлали анализы? Все шито-крыто, все сдэлано пальчики оближешь! Я нэ дурак, Коба!

— Ты идиот, Лаврентий! Расскажи лучше, как ты заполучил этого мальчишку обратно?

Берия порозовел.

— Я чувствую, ты все знаешь…

— Знаю.

— Кто сказал?

Сталин прищурился, глядя на Берию.

— Может быть, тебе отдать весь список моей агентуры и за границей тоже, Лаврентий Павлович?

— Извини, Коба, по привычке выскочило.

— Кретин! — дохнул на него злобой Сталин и разжег трубку. — Мое имя впутываешь? Первый секретарь крайкома всего Закавказья интересуется каким-то сумасшедшим! Ты думаешь, Медведь такой же идиот, как ты? Думаешь, он не понял, что этот террорист заслан с твоей подачи?!

— Но Коба…

— Заткнись!

Вошел Поскребышев, принес на подносе два стакана чаю, сахар, нарезанный кружками лимон и печенье в вазочке. Поставил стакан для Сталина, положил в него три кусочка сахара, помешал, пододвинул вазочку с печеньем. Стакан Берии остался на подносе.

— Спасибо, Александр Николаевич. — Коба кивком головы попросил их оставить и ни с кем его не соединять.

Поскребышев вышел. Берия сидел потный и вытирал платком мокрое лицо и шею.

— Взять бы и придушить тебя, как змею! — прошипел Сталин.

— Коба, прости! Прости! Я старался, я хотэл, я умерэть готов ради тебя! Ты знаешь!..

Берия упал на колени и пополз к Сталину.

— Сядь! — приказал Коба.