Месть Адельгейды. Евпраксия

Посидела на вытертой одеждами лавочке. На пюпитре было вырезано ножом: «Gott sei dank!» («Слава Богу!»). И она тоже повторила: «Слава Богу, что я вновь оказалась тут. Да, возможно, это путь на Голгофу. Но пройти его удостаивается не каждый».

Герман сказал ей на ухо:

— Не хотите спуститься в крипту? Побывать на могиле матери Адельгейды?

Евпраксия подняла на него страдальческие глаза:

— Так её упокоили в крипте?

— Да, под алтарём.

Медленно спустились по старым ступенькам. Кёльнский архиепископ освещал дорогу свечой. Рыжие отблески её танцевали на сводчатом потолке, низком, жёлтом, подпираемом частыми колоннами. В центре находился саркофаг с останками Генриха I. По бокам — прочие захоронения. Подошли к одному из них.

На плите прочли имя аббатисы, даты её жизни. И печальную фразу на латыни: «Sum, quod eris, quod es, ante fui» («Я то, чем ты будешь; тем, что ты есть, я был раньше»).

Опустившись на колени, Ксюша поцеловала камень и в слезах произнесла по-немецки:

— Матушка моя, я любила вас и равнялась на вас... Как мне не хватает вашего слова!.. Извините меня за всё!.. — А потом быстро поднялась и сказала Герману: — Больше не могу... Душно, надо выйти!.. — И на свежем воздухе долго приходила в себя, глубоко дыша.

Он спросил:

— В монастырь зайдём?

— Да, давайте заглянем на мгновение. Я хочу постоять в саду. Там его величество сделал мне предложение выйти за него.

Сад разросся значительно, виноградник тоже, но тот памятный дуб никаких изменений не претерпел; многовековой, он наверняка помнил времена королей Оттонов, а затем и Генрихов и переживёт ещё одну смену династий — новая пойдёт от сестры Генриха IV и её мужа и войдёт в историю как династия Гогенштауфенов... Евпраксия погладила кору дуба, наклонилась и взяла из травы пару желудей; положила их в кожаный мешочек-кошель, что висел у неё на поясе; посмотрев на Германа, объяснила:

— Посажу потом в Киеве. Может, прорастут.

Немец согласился:

— Да, конечно, это добрая память о былом.

Вдруг она услышала старческий голос, говоривший по-русски:

— Ксюша, ты ли это?

Вздрогнув, обернулась: на аллее стояла сгорбленная старуха, опиравшаяся на палку. Евпраксия ахнула: это была Эльза Кёнигштайн, прежняя наставница её и Фёклы. Бросилась навстречу, обняла и поцеловала, с умилением заглянула в морщинистое лицо:

— Как вы поживаете? Неужели всё преподаёте?

Эльза ответила, но уже по-немецки:

— Да, немного, по старой памяти. Не могу без этого. Видимость какого-то смысла жизни. А иначе — смерть. Мне ведь скоро семьдесят восемь... Ну а ты какими судьбами?

Усадив бабушку на лавку, Евпраксия присела рядом и поведала о причине приезда в Германию. Кёнигштайн сказала, покачав головой:

— Добрая душа! Он принёс тебе столько горя, что не заслужил твоего снисхождения.

Бывшая императрица кисло улыбнулась:

— Даже самый закоренелый разбойник должен быть после смерти похоронен.

— Русские сентиментальны не в меру.

— Немцы не меньше. Вспомните, как плакала матушка Адельгейда от душещипательных песен.

Эльза хмыкнула:

— Только после нескольких бокалов вина!

— Может быть. Разве это важно? Матушка Адельгейда тоже любила брата, несмотря на все его злодеяния.

— Нет, последней выходки, с карликом Егино, она не пережила... Впрочем, ты права: перед самой кончиной Адельгейда отпустила ему все грехи.

Киевлянка перекрестилась:

— Царствие ей Небесное! Погребение примиряет всех. Правых и неправых, праведников и грешников. Все равны в смерти. Там, по иную сторону могилы, больше не бывает вражды.

Кёнигштайн взяла её за руку, и Опракса почувствовала, как практически невесома и холодна старческая ладонь. Промелькнула мысль: «Это пальцы покойницы. Скоро она умрёт». Пожилая женщина будто бы прочла её мысли:

— Скоро я умру. И, хотя не являюсь духовным лицом, разреши мне благословить тебя, дочка. У меня не было детей. И среди моих воспитанниц мало тех, о которых я могла бы сказать: мне они родные. Ты из их числа. Глядя на тебя, с удовольствием думаю, что не зря старалась, обучая, воспитывая... Будь здорова, милая. Пусть исполнятся все твои намерения. Да хранит тебя Небо от врагов и завистников! — И она поцеловала Евпраксию в щёку сморщенными губами.

Герман произнёс:

— Ваша светлость, мы должны спешить, чтоб добраться до Гёттингена к вечеру.

— Да, сейчас иду. Подождите меня около калитки. Я хочу сказать фрау Эльзе несколько слов наедине. — А когда он ушёл на приличное расстояние, прошептала: — Я в смятении. Он, по-моему, стал питать ко мне не вполне платонические чувства...

— Кто, архиепископ?

— Да! Смотрит совершенно особо... я же чувствую... и когда берёт за руку... Я сама волнуюсь! Нет, не знаю...

— Но ведь ты постриглась в монахини... Он священнослужитель!..

Евпраксия воскликнула:

— Ну конечно, конечно же! Ничего быть не может! И при этом страшно — за него, за себя, за всех!

Пожилая наставница философски ответила: