Месть Анахиты

— Ты не позволил мне поцеловать твою невесту? Так получай же!..

Когда все кончилось, Красса перенесли в Зенодотию, в дом стратега Аполлония. В бывший дом бывшего стратега…

Триумвир не принимал участия в бою. Он даже не видел его. Ибо сразу после купания в речке охватил старика нестерпимый озноб. Красс, бессмысленно озираясь, дрожал и стучал зубами, когда снимали с повозки.

Его уложили в срочно разбитой палатке, укрыли дюжиной суконных плащей. Красса кидало то в жар, то в холод. Грудь разрывает хриплый кашель, из ноздрей струится мерзкая слякоть.

Раб Эксатр поил полководца отваром сушеной крапивы. И клал ему на нос примочки из настойки ее семян на виноградном соку, предварительно уваренном до половины прежнего объема. Все это зелье везли в обозе лекари легиона.

Красс, беспомощный, красный, метался на ложе, хватал Петрония за руки:

— Что? Ну что?

Военный трибун, находясь при нем неотлучно и получая вести от связных, терпеливо докладывал:

— Пошла на сближение первая когорта…

— Справа от нее, чуть позади, идет вторая…

— Первая завязала бой…

— Вторая умышленно медлит. Все как следует…

— Первая теснит неприятеля…

— Неприятель теснит вторую…

Узнав, что «грэкусы» бьют и гонят вторую когорту, Красс ударил Петрония кулаком по лицу. Как в свое время сенатора Анния. Но в кровь не смог разбить. Силы не те…

— Октавий! Где Октавий?

Даже здесь, в глухой кожаной палатке, отдавался шум сражения: многоголосый гвалт, стук и треск, звон и скрежет. Отдавался в ушах. Отдавался в мозгу. Будто стучат по затылку…

— Третья двинулась в обход! — донес взволнованный связной. — Четвертая справа сделала охват…

Красс заплакал.

— Все как следует. — Петроний заботливо отирал ему слезы.

…На плечах немногих уцелевших греков легионеры ворвались в Зенодотию и опустошили ее. Грудных детей и дряхлых стариков убивали на месте. На что они, кто их возьмет? Хватали тех, кто годился на продажу.

Лишь один старик был пощажен: стратег Аполлоний, — на него наложили оковы.

Солдаты, на правах победителей, живо обшарили дома и склады и забрали все мало-мальски ценное, что в них нашлось. Кое-где из-за какой-нибудь яркой вазы возникала драка.

Многие, зная, что самое дорогое эллины прячут в храмах, ринулись к святилищу Артемиды. Но квестор Кассий уже выставил здесь охрану. Самое дорогое? Оно принадлежит самому главному. То есть Марку Лицинию Крассу.

— Где он был, когда у ворот мы рубили греков и греки рубили нас? — возмущенно кричали солдаты, но от храма откатились.

— Приготовься. Будешь записывать, — кивнул Красс рабу Эксатру.

«Крепкий все же старик», — подумал Эксатр уважительно.

Проконсулу заметно полегчало. Он глубоко, насквозь, пропотел. Раб Эксатр выжал хворь из него, как фуллон — сукновал выжимает воду с мочой из шерстяной толстой ткани. Мочу, долго выдержав, добавляют в чистую воду, чтобы лучше смыть с ткани грязь. Дело известное. В Риме об этом даже стихи сочиняют шутливые.

И все — крапивный отвар.

«Жаль, что ты не ел ее весной. Кто ест весной зеленую крапиву, предохранен на целый год от всех болезней. Ваше ж, римское средство! Лукулл его знал. В наших краях нет крапивы».

— Пленных: тысяча двести. Сколько за голову дашь? — обратился проконсул к торгашу Едиоту, который с маркитантами и прочим сбродом сопровождал в обозе римское войско.

Красс не спеша, выжидательно — он вновь стал самим собой — подошел к неглубокой нише в стене. Разговор происходил на террасе с белой решеткой. Римлянин взял футляр со свитком, небрежно брошенный на палку.

Дом подвергся разгрому, но на старинный свиток с письменами никто не позарился. Римские солдаты не читают книг. Хорошо уже, что не сожгли.

Проконсул, томясь, вынул бурый валик и развернул его. Торгаш помалкивал.

— Ну? — не выдержал Красс.

Война — дело доходное. И, пожалуй, не столько для тех, кто воюет, сколько для тех, кто греет руки на ней. Едиот тронул пейсы — локоны на висках:

— По три драхмы, если дозволит Яхве.

— Что? — удивился проконсул. И стиснул свиток, как рукоять меча.

Бог весть что значило имя купца на его языке. Вроде бы «вестник». Кого-то или чего-то. Должно быть, каких-то благодатных сил. Эксатр, выжидательно державший стило над писчей доской, не вникая за недостатком охоты в суть его красивого имени, назвал покупателя — для удобства и по созвучию просто:

— Ты что, Идиот?

Кое слово, как известно, происходит от греческого «неуч, невежда, профан».

Но Едиот совсем не идиот. Едиот и сам испугался: ну загнул. Однако торг есть торг.

— Товар-то… порченый. — Он осторожно взглянул исподлобья.

Он имел в виду девушек, побывавших в руках легионеров. Он, будьте покойны, успел их уже осмотреть. В разодранных платьях, иные и вовсе полуголые, они сидели и лежали сейчас в пустых залах Торговой палаты, не смея вслух даже охать.

— Ну, такой товар, — кисло сострил проконсул, — чем больше портишь…

— Хе-хе! Оно так…

«Не прогадать бы», — мучится Едиот. Среди тех, беззвучно рыдающих в залах Торговой палаты, он приглядел немало таких… Каждую можно, отмыв, подлечив, продать, как рабыню для удовольствий, за тысячу драхм.