Месть Анахиты

— Что-то их не видать, — усмехнулся Петроний. — Испугались, где-то затаились.

— У нас нет хорошей конницы. А парфяне, как известно, конный народ. Чтобы их разгромить, нужно найти и догнать, не так ли? Но без сильных и быстрых коней их не догонишь. И подвижной легкой пехоты мало у нас, а в боях с таким противником, как парфяне, без нее никак не обойтись…

Красс молчит. Кассий прав. Он человек осторожный и дальновидный.

Но плох высший начальник, который сразу, без многозначительных колебаний, дает понять, что он знает нечто, чего не знают другие, соглашается с мнением нижестоящего.

И Красс молчит. Красс размышляет. Нужно найти решение, которое, полностью совпадая с мнением Кассия, все же выглядело бы решением Красса.

Римлянам надо было бы сделать своей эмблемой не волчицу и не орла на значках легионов. А скорее — гуся. Ибо гуси не раз приходили им на помощь. Вот и сейчас гусь вызволил Красса из затруднительного положения.

Не сам гусь — его давно уже съели, — а крылья его, символизирующие быстроту и легкость. Они трепещут на конце тонкого жезла в руке молодого человека с широченной выпуклой грудью и сухими ногами бегуна.

— Гонец!

Он сбавил ход уже на виду Зенодотии и, весь мокрый от пота, дышал глубоко и равномерно.

«Император» — отныне так и придется его называть, на меньшее он никак не согласен — взял у гонца письмо, распечатал.

И его гранитное лицо изнутри озарилось светом, будто солнце взошло.

— Ты говорил о хорошей коннице, квестор, — промурлыкал довольный Красс. — Мой сын Публий извещает, что идет к нам от друга нашего Юлия Цезаря с тысячей отборных всадников… — Красс не смог сдержать широкой улыбки — и как раз в это время и впрямь взошло солнце. — Все! Решено: возвращаемся в Сирию…

Над Зенодотией кружились грифы.

— Хорошо, я возьму тебя в свою центурию, — сказал Тит неохотно. — Из уважения к имени твоего покойного отца. Но знай: я не менее строг, чем Корнелий Секст!

— Не бывает мягких центурионов, — усмехнулся Фортунат. — Мягкий человек не может стать центурионом. Но солдатом он может стать! — произнес Фортунат ожесточенно.

Тит уловил в повадках приятеля что-то новое, опасно холодное и упорное — и сам не заметил, как отодвинулся.

Они стояли на зубчатой городской стене, отсюда был хорошо виден желтый овраг в черных пятнах кустарника. Мертвых уже забросали землей, но грифы, будто зная, что трупов им еще достанет, продолжали неспешно кружиться над Зенодотией.

— Нам нельзя быть мягкими, — молвил Тит доверительно. — Красс уходит, мы остаемся. Караульный отряд. Считай, один перед лицом всего Востока.

Фортунат, не глядя на него, сказал угрюмо:

— Я… не подведу.

Но Красс не сразу удалился в Сирию. Он вызвал к опустошенной Зенодотии легионы, что оставались в лагерях за желтыми холмами, двинулся с ними вновь на восток и вывел к Харрану — так называемым Каррам в долине реки Белиссы, южнее впадающей в Евфрат.

Жители Карр, прослышав о страшной участи соседей, с покорностью вышли навстречу римскому войску. В руках старейшин сверкали золотые чаши с землей и водой. Они несли «императору» и само солнце, отраженное в золотых этих чашах.

— Глупый старик, — вспомнил Красс.

— Ты о ком? — спросил квестор Кассий. — О правителе Зенодотии?

Они ждали представителей города на холмах у спуска в долину.

— Нет! Что о нем вспоминать? Грифы уже расклевали его труп на кресте. Я о народном трибуне Атее. Он стращал меня в Риме солнцем Востока: выжжет глаза, и все такое. Но, как видишь, оно пока что милостиво к нам.

— Да, — вздохнул квестор Кассий. — Пока что…

Забрав у жителей Карр все ценное и оставив им взамен караульный отряд в несколько сот легионеров, — всего же, во всех захваченных городах, семь тысяч пехоты и тысячу всадников, — Красс медленно тронулся вниз по Белиссе, взял без шума Ихны и Никефорий и переправился возле последнего через Евфрат на сирийскую сторону.

Здесь войско круто повернуло на запад. И здесь раб Эксатр, с тоской поглядев назад, на Мордухая, который пыхтел у него за плечами, не отставая ни днем ни ночью, обратился к хозяину с неожиданной просьбой:

— Отпусти меня, господин.

В последнее время его не узнать. Он притих. Не дурачится. Ходит трезвый и хмурый.

— Куда? — удивился Красс.

— Домой. На родину.

Забавно! «Император» спросил с сарказмом:

— И где она, твоя родина? — Это слово применительно к рабу показалось ему смешным.

— Я уже почти дома, — с грустью вздохнул Эксатр.

— Ну и что бы ты стал делать на родине?

— Человек образованный для чего-нибудь да пригодится в своей стране, — ответил серьезно невольник.

— У раба нет родины! — вспыхнул Красс. — Она там, где его господин. У ног его, — уточнил «император».

— Ах, все не так! Все не так, о великий воитель. Но я не буду спорить с тобой. Бесполезно. Хочу задать вопрос: зачем я тебе? Отпусти. Описание твоего фантастического похода на край света, в самых выгодных красках, может с успехом составить военный трибун Петроний. Отпусти! Все равно от меня мало проку…

Но Красс продолжал опасную игру с этим строптивым рабом:

— Я заплатил за тебя десять тысяч драхм.

— «Пять», — возразил мысленно раб.