Месть Анахиты

Арабы ехали впереди войска. Из них каждый имел при себе бурдюк с водой. Вечерами они на тропе сметали горстью верблюжий помет, оставшийся от давних караванов, и разжигали скудные, но жаркие костры. Ели финики, макая их в топленое масло.

Когда в бурдюках иссякала влага, арабы, выложив углубления в скалах кожами, пропитанными жиром, чтобы не протекали, и набросав камней, собирали в них странно обильную здесь ночную росу. К утру у всех набиралось по полмеха воды. Они у себя дома. Эти не пропадут в пустыне.

Верблюды же напились впрок у Евфрата.

Но легионеры изнемогали от жары и жажды. Свою воду они неразумно выпили всю в первый же день и теперь получали по чашке теплой — из обоза. Воду берегли для лошадей. Добывать питье из воздуха римляне не умели, да и не хватит в пустыне росы на всех. Приходилось лизать по утрам мокрые камни…

Ночью их донимал до зубного скрежета дикий холод. И негде согреться, не из чего разжечь огонь. Питались люди всухомятку. Но шершавый сухарь застревал без воды в шершавой глотке, и все отказались даже от этой еды.

Солдаты опустились до того, что стали шарить у друзей в мешках и уносить их плащи, чтобы ночью им было теплее под своим и чужим.

«И это римское войско? — разводил руками Фортунат. У него, несмотря на новое звание, тоже стащили плащ. — Как оно может завоевать весь мир, чтобы очистить от грязи, как об этом толкует Петроний, если само гниет изнутри?»

Дисциплина, которой всегда славились легионеры, упала. Затевать же обыск, публичную порку — не время…

Семь легионов, прикрытые спереди легкой пехотой и конницей, тащились по гиблой дороге, растянувшись на двадцать верст, — колонна из тысячи человек занимает тысячу локтей пространства, и каждый нес, увязав, на спине все свое снаряжение. Чтобы оно находилось под рукой, ведь противник где-то рядом. Оружие нагревалось, спины разъедал вонючий пот.

По примеру арабов солдаты оборачивали голову обрывками туник — а раньше, бывало, смеялись: мужчины в платках…

Подошвы сандалий измочалились на каменистой дороге, и по ней позади войска тянулся красный след от израненных ног. К нему роями слетались вездесущие мухи — исчадие ада, войско Вельзевула…

Каждый день случался переполох: одного ужалил скорпион, на другого напала змея, кто-то упал, перегревшись. Из когорты в когорту уже бродил темный слух об измене.

В тяжелый день, когда войско пребывало в расстроенных чувствах, а Красс, напротив, предвкушая скорую расправу с парфянами, испытывал особый душевный подъем, римлян нагнали в пустыне посланцы армянина Артавазда.

Царь писал, как он страдает в борьбе с Хурудом; лишенный возможности направить подмогу Крассу, он советует ему либо повернуть и, соединившись с армянами, сообща нанести удар Хуруду, либо идти дальше, но при этом всегда становиться лагерем на высотах, избегая мест, удобных для вражеской конницы.

Опять та же уклончивость, осторожная необязательность: либо — либо…

— Предатель! — возмутился Красс, которому на пороге победы Артавазд с его лихими армянами был, собственно, уже не нужен. — Передайте вашему ничтожному царьку, что мне сейчас недосуг заниматься Арменией. Я приду туда позже и накажу за измену…

Армяне, глубоко оскорбившись, уехали.

Нет, с друзьями и союзниками так нельзя разговаривать! Это чревато…

Кассий вознегодовал и на сей раз, но с Крассом, который его уже видеть не мог, спорить не стал.

Зато обрушился на Абгара:

— Какой злой дух, сквернейший из людей, привел тебя к нам? Каким колдовством соблазнил ты Красса, ввергнув столько солдат в проклятое пекло? Чем увлек ты его на дорогу, на которой место главарю степных бродячих разбойников, но не римскому полководцу?

…А так разве можно разговаривать с друзьями и союзниками?

— Чем плоха эта дорога? — удивился Абгар. — Или ты думал: здесь Кампания, что так тоскуешь по воде прозрачных ключей, по рощам тенистым, гостиницам, баням? Это пустыня! Солитудо по- вашему. Знали, куда идете. Потому — терпите. Мы-то терпим.

— Вы! — вскричал Кассий, чье возмущение не только не улеглось от опасной искренности араба, но распалилось еще горячее. — Вы — можете! Ибо сродни вашим ослам и верблюдам…

— Скоты, одним словом, — улыбнулся арабский царь. Он не вздрогнул, не вскрикнул. Не заскрипел зубами. — Знаем. Это мы знаем! Уже десять лет…

Он больше в тот день не шумел, не метался. Успокоился сразу и решительно, уверившись в чем- то неизбежном.

— Твой первый советник Кассий, — явился вечером Абгар к «императору», — недоволен мной. «Проклятое пекло», «обманул»… Подозревает меня в черных замыслах. Эх, император! На Востоке, знаешь, немало райских долин. Но чтобы достичь их, надо сперва одолеть пустыню. Так же, как ты, — заметил Абгар проницательно и располагающе, — на пути к своей прекрасной мечте одолеваешь в умах приближенных пустыню непонимания.

— Что за речь! — восхитился Петроний, находившийся, как всегда, при особе главного военачальника.

— Я могу уехать, если мешаю, — вздохнул Абгар. — Выбирайтесь сами. Я все-таки царь! В Эдессе за оскорбление царского величества отрезают язык.