Месть еврея

—  Ты решаешься идти одна на свидание с челове­ком, безумно в тебя влюбленным?! Подвергаться такому риску — неразумно: ты слишком хороша, чтобы он мог от тебя отказаться, ты только сильней возбудишь его пылкую страсть!

—  Ты забываешь, что он хочет на мне жениться и знает, что мы в полной зависимости,— отвечала Вале­рия с горьким смехом,— следовательно, он будет ща­дить мою честь. Впрочем,— она взяла со стола малень­кий револьвер, подаренный Рудольфом,— вот что я возь­му с собой; а для полного твоего спокойствия поедем вместе, ты останешься подле калитки и придешь мне на помощь, если я крикну. Только не удерживай меня! Как знать? Быть может, это будет небезуспешно. Гово­рят, что слезы любимой женщины трогают самого жес­токого человека, а если он меня любит, то сдастся на мои слезы. Или, быть может, гордый еврей удовлетво­рится моим унижением. Ах, как я ненавижу его за то, что он подвергает нас такому унижению.

—  А если он не один и тебя увидят,— заметила осто­рожно Антуанетта. Лихорадочное возбуждение подруги пугало ее.

—  Нет, нет. Кого он может принимать после смерти отца?.. Но надо спешить, уже половина десятого, и взо­шла луна; момент самый благоприятный. Помоги мне причесать волосы, а затем мы наденем черные плащи. Я не буду переодеваться, чтобы не привлечь внимания гор­ничных.

Антуанетта не противилась больше. Дрожащими ру­ками она заплела длинные косы Валерии, затем обе они, накинув на себя шелковые бурнусы и прикрыв головы черными кружевными шарфами, тихонько направились в сад.

Через калитку, которая запиралась на замок изнут­ри, вышли они на улицу, остановили первого попавше­гося им извозчика и велели везти себя в улицу, примыкавшую к саду банкира.

Дорогой они не обменялись ни словом. Душевное состояние Валерии затмило ее рассудок. Слабая и нерв­ная от природы, молодая графиня была лишена разум­ной любимой матери, которая сдерживала бы и направ­ляла порывы ее характера. Старая родственница, вос­питавшая сироту, педагогическими способностями не об­ладала, и потому Валерия не могла приобрести чувство того душевного равновесия, которое служит нравствен­ной уздой, сдерживающей минутные вспышки.

Антуанетта тоже с детства осталась сиротой; это бы­ла честная, прямая, отважная натура; опасность имела для нее какую-то прелесть, и она любила решительные меры. В эту минуту сердце ее сильно билось; она со­знавала, что принимает участие в таком деле, которое не должна была допустить; но романтическая сторона это­го поступка прельщала ее, надежда спасти Рудольфа, устранив вместе с тем компрометирующее супружество, победила ее последние колебания.

Экипаж остановился, они вышли, приказав кучеру ждать их на углу улицы, и почти бегом направились к калитке, которая действительно была открыта.

— Подожди меня здесь, у входа, и моли бога, чтоб он мне помог! — сказала Валерия, пожимая руку по­други, и, не дожидаясь ответа, вошла в темную аллею, окаймленную вековыми деревьями.

С каким отчаянием Валерия решилась идти вперед, стараясь ориентироваться в густых аллеях незнакомого ей сада, чтобы найти дорогу к дому. Вдруг она очути­лась на открытой лужайке, освещенной восходящей лу­ной, и остановилась. Фонтан в мраморном бассейне был окружен цветниками; мелкие тропинки извивались меж группами кустов, деревьев и статуй и вели к террасе, примыкавшей к дому. На этой террасе, тоже украшен­ной растениями, облокотясь на стол, заваленный книга­ми и бумагами, сидел человек; лампа ясно освещала его задумчивое лицо. Возле стола лежала большая собака, вытянувшись на циновке.

Валерия остановилась, словно прикованная к земле, и, шатаясь, оперлась на пьедестал статуи. О чем думал этот ужасный, ненавистный человек? О своем отце, уби­том перспективой крещения сына, или о новых способах уничтожить, унизить людей, обреченных им на жертву?.. Вся напускная ее храбрость мгновенно исчезла. Гово­рить с Самуилом, унижаться перед ним ей было стыд­но и страшно; нервная дрожь охватила ее, она повер­нулась, чтобы бежать прочь, но тонкий слух собаки уло­вил шелест шелкового платья, скользнувшего по камен­ному пьедесталу; она поднялась, прыгнула в сад и с бешеным лаем кинулась на молодую девушку, оцепе­невшую от испуга. Самуил с удивлением поднял голо­ву и позвал собаку; но так как она не услышала и лаяла, он сошел в сад и, увидев женщину, на которую собака продолжала кидаться, подбежал к ней, крик­нув: — Прочь, Марс! — и схватил пса за ошейник.

С изумлением всматривался он в незнакомку, стояв­шую неподвижно около статуи.

—  Кто вы и как сюда попали? — спросил он.

Не получая ответа, он пожал плечами.

—  Вы немая? Что вам здесь надо?

—  Вас,— отвечала Валерия, выступая вперед и сбра­сывая с головы кружевную косынку.

Ею снова овладела та отчаянная решимость, кото­рая привела ее сюда. Узнав Валерию, Самуил отступил назад, как громом пораженный.

—  Вы здесь, графиня, и в такую пору? О, я чувствую, что не мир принесли вы мне.