Месть еврея

Но вот мысли Гуго обратились к Валерии, образ которой последние дни снова овладел его сердцем. Мысль, что он не вполне забыт ею, что она носила его портрет и, глядя на него, вспоминала, быть может, на­шептанные некогда слова любви, опьяняла его, но вме­сте с тем заставляла страдать, так как за эту тайную верность он заплатил ей тем, что навлек на нее бес­честье, несправедливые подозрения!

—  Валерия! — шептал он.— Если бы судьба дала мне возможность пожертвовать жизнью для твоего счастья, я был бы счастлив. Избавиться от никому не нужного су­ществования и не совершая преступления, что может быть лучше этого?

Когда мальчика уложили в постель, он остался один и занялся чтением Евангелия. Вдруг он услышал три отчетливых удара в стену.

—  Это отец,— подумал он, вздрагивая.

—  Доволен ли ты мной и хочешь ли говорить?

Ответ был утвердительным. Тогда Гуго бросился за бумагой и схватил небольшой столик, в одну из ножек которого был вставлен карандаш. Положив на столик руку, он стал мысленно молиться.

«Твое раскаяние — истинная просьба души. Продол­жай искуплять свои грехи делами, будь верующим и справедливый, тогда это послужит тебе наградой. Я за тебя молюсь и скоро дам тебе свое сообщение».

V

По возвращении из Парижа Антуанетта серьезно за­думала заняться примирением Рауля с женой. В каж­дом из своих многочисленных писем князь умолял не­вестку употребить для того все меры. Болезнь старого графа, принявшая вдруг такой оборот, что не оставалось никакой надежды на выздоровление, послужила Вале­рии первым шагом к сближению с родными.

Антуанетта написала ей нежное письмо, в котором, однако, порицая ее злопамятность, убедительно доказы­вала ей, что было бы преступно не исполнить дочерне­го долга, призывающего ее к постели больного. При этом Антуанетта говорила, что сама она в ожидании родов чувствует себя не совсем здоровой и не может ходить за графом так усердно, как требует того его серьезная бо­лезнь. К этому письму граф сам приписал следующие строки: «Дорогая моя Валерия! Я чувствую, что при­ближается мой конец, и всей душой жажду тебя увидеть. Прости, милая, умирающему отцу и дай ему в последний раз обнять и благословить тебя».

Эти строки и мысль лишиться отца вырвали молодую женщину из оцепенения. Глубоко потрясенная, горько упрекая себя в продолжительном отчуждении, она в тот же день выехала в Пешт. При виде страшной перемены в графе, произведенной его болезнью, Валерия, сдержи­вая душившие ее рыдания, бросилась в объятия отца, который покрыл ее поцелуями.

—  Прости меня, дитя мое,— твердил он,— мое не­справедливое подозрение. Как мог я хоть на мгновение говорить, что ты — живой образ твоей матери, этого чистого ангела, могла пасть так низко?

—   Мне нечего тебе прощать, отец,— шептала Ва­лерия, прижимая к губам исхудалую руку графа,— не твоя вина, когда внешние признаки сложились против меня. Но клянусь тебе еще раз спасением моей души, что если я неверна была Раулю, то только в мыслях, никогда преступной связи не существовало между бан­киром и мной. Но поразительное сходство его с Амедеем остается фактом.

—   Верю тебе, дитя мое, и благословляю тебя, ты всем пожертвовала для меня.

После этого примирения молодая женщина с увле­чением отдалась уходу за отцом. Она не отходила от его постели, отказывала себе в необходимом отдыхе. Ее мучили угрызения совести, что она так долго не при­езжала для исполнения своего дочернего долга. Это тер-, зало ее душу и приводило в отчаяние.

Состояние графа ухудшалось так быстро, что он поже­лал приготовиться к смерти и причастился святых тайн.

В ночь после этого умирающий, казалось, уснул, и Ва­лерия, спрятав лицо в подушку, тихо плакала. Вдруг она почувствовала, что отец положил свою руку ей на голову:

—   Не плачь, дитя мое, слезы твои разрывают мне сердце,— прошептал он.— Мои страдания и наступаю­щая смерть — заслуженное наказание за увлечения, ко­торым я предавался. Они довели меня до разорения к подточили мою жизнь, за них ты тоже поплатилась своим счастьем, дорогая, и этот упрек совести отравляет последние минуты моей жизни. Я ежедневно благодарю Бога за то, что Рудольф остановился на скользком пути, найдя счастье в любви жены и детей!

—    Не упрекай себя, отец, ты желал только моего счастья, но меня ужасает мысль потерять тебя. Бог на­казывает меня за мою жестокость, и я останусь совер­шенно одинокой, так как и мой ребенок не может слу­жить мне утешением. Вид его мучает мое сердце и делает меня дурной матерью.

—   Не говори так, Валерия, у тебя есть брат, сестра, которые тебя любят, и муж, который жаждет прими­риться с тобой. Раскрой свое сердце прощению и забве­нию обид, и ты не будешь одинока.

—   Нет, нет,— порывисто ответила Валерия,—я не мо­гу забыть, что Рауль бросил меня, запятнал мою честь. И какая может быть цель к примирению, если Амедей всегда будет стоять грозной тайной между нами. Я не могу жить с человеком, заподозрившим меня в низо­сти, который объявил, что между нами разверзлась пропасть.