Месть еврея

Когда калитка за ним захлопнулась, Самуил очутился на улице без пальто и шляпы, а извозчик уехал. Но все это его нисколько не смущало. Не думая о том, что сво­им видом будет возбуждать удивление у прохожих, он быстрым шагом направился к своему дому. Нежелание встречаться с людьми заставило его идти не по боль­шой улице, а стороной, местностью мало освещенной и в эту минуту безмолвной и безлюдной. Он приближал­ся к своему дому, как вдруг толкнул нечаянно человека, шедшего медленно, заложив за спину руки. Толчок был так силен, что шляпа незнакомца упала, обнажив го­лову священника.

—   Простите,— извинился Самуил, поднимая шляпу и подавая ее негодующему священнику.

И тотчас у обоих вырвалось удивленное восклицание:

—   Как! Это вы, Мейер! — сказал священник.— Вы любитель, как я вижу, ночных прогулок и к тому же без шляпы! Ого! Это немного странно для такого дело­вого, главное, строгого человека. Говорю это потому, что возвращаюсь от лица, очень вами обиженного, от графа Маркоша.

—  А!.. Вам известно, какое дело возникло между гра­фом и мной? — спросил Самуил с удивлением.

Он знал отца фон-Роте, очень популярного в Пеште как проповедника и члена всех благотворительных обществ, но не знал, что он имеет сношения с семейством графа.

—   Я духовник его семьи,— отвечал священник,— и напомню вам, господин Мейер, хотя не имею на то права, что ваша религия, равно как и наша, запрещает быть безжалостным к ближнему. Впрочем, то, что вы требу­ете, невозможно исполнить.

На мгновение легкий румянец показался на лице Са­муила.

Отчего же? — спросил Самуил, останавливаясь, так как они подошли ко входу в сад.— Я хочу принять крещение, и полагаю, что мысль обратить в христианство и вырвать душу из осуждаемого вами вероучения долж­на была вам улыбаться, преподобный отец.

Священник покачал головой.

—   Ваше намерение, конечно, похвально; вероятно, как большинство единоверцев, вы присоединяетесь к про­тестантскому исповеданию, которое, по-моему, та же ересь, что и закон Моисея.

—  Вы ошибаетесь, преподобный отец, я хочу сде­латься католиком, чтобы быть одной веры с той, которую люблю. Если графиня согласится на мое предложение, то я буду просить вас взять меня в ученики и пре­подать мне догматы вашей религии, а пока не откажи­те принять мои пожертвования, которые я желаю раз­дать бедным, так как я не бессердечный человек и лишь необходимость заставляет меня быть настойчивым от­носительно графа Маркоша.

Лицо фон-Роте осветилось приветливой и ласковой улыбкой. Это был не злой человек, но фанатик; извле­кать души человеческие из ада ереси и расширять круг своей благотворительности, было целью его жизни. Мысль о таком громком обращении в христианство, как обращение банкира-миллионера, привела его в восторг, а перспектива крупных пожертвований его богатейше­го ученика подавила последние его колебания.

—  То, что вы сказали, друг мой, совершенно изме­няет мое мнение. Конечно, я не оттолкну душу, сознав­шую свои заблуждения и ищущую спасения в нашей святой церкви; в таком случае положитесь на меня. Но здесь не место говорить о столь важных предметах, приходите ко мне завтра, и мы обстоятельно побеседу­ем с вами.

Самуил поблагодарил священника за его добрую го­товность; затем они раскланялись, один почтительно, другой приветливо, и разошлись.

—  О, Валерия! — проговорил Самуил, войдя к се­бе.— Во что еще вовлечет меня безумная любовь к тебе!

* * *

На следующий день Валерия проснулась поздно пос­ле тяжелого лихорадочного сна. Луч солнца, пробиваясь сквозь оконные занавески, скользил по ковру, озарял таинственным полусветом этот девственный уголок, обитый белым атласом и украшенный множеством драго­ценных безделушек.

Усталым взглядом обвела она знакомую обстановку.

Голова ее была без мысли, а на сердце тяжело. Она смутно помнила, что лишилась чувств во время вчераш­него свидания, но как попала домой, она не помнила.

Валерия приподнялась и раздвинула занавески пос­тели. Подле кровати спала в креслах бледная и усталая Антуанетта, а на стуле валялись черный плащ и кружев­ная косынка, которые были на ней накануне. И глубоко вздохнув, она откинулась на подушки.

— Бедная Антуанетта! Она, как сестра, делит со мной все муки. Но как ужасна моя судьба!..

Несколько крупных слезинок скатились по щекам. Напрасно было ее унижение, грозный призрак разоре­ния по-прежнему держал занесенную руку над теми, ко­го она любила.