Месть еврея

—   Гм! Я несколько иначе понимаю внимание и ува­жение. Не стану оспаривать любезности по моему адре­су насчет моей аристократической обособленности и ос­торожности, которую следует соблюдать в наших отношениях, оставим это. Но вы нарисовали для выставки картину, сюжет которой страшно оскорбил мою сестру. Можете вы показать мне вашу работу?

—   Извольте,— сказал барон и повел графа в мас­терскую.

Граф довольно долго рассматривал преступную кар­тину.

—   Это очень злая шутка,— полушутя, полусерьезно заметил он.— И сверх того, сравнение неоспоримое, но и несправедливое. Валерия не по доброй воле изменила вам, а была вынуждена к тому отцом, предложившим ей отказаться от вас, иначе он пустил бы себе пулю в лоб. Нечего и думать о выставлении этой картины, а так как она предназначена для благотворительного базара, то продайте ее мне.

Вельден покачал головой.

—   Если, рисуя эту картину, вы желали отомстить Валерии, то цель достигнута. Мысль, что она в ваших глазах коварная Далила, стоила ей потоков слез. Удов­летворитесь этим, Вельден, и покончим дружелюбно.

Лихорадочная краска залила лицо Гуго.

—   Не дай Бог, чтобы княгиня проливала слезы по мо­ей вине. Успокойте ее, скажите, что ничей нескромный взор никогда не увидит этого холста, эту злую шутку, о ко­торой я очень сожалею, и прошу мне ее извинить, как и вас, граф, прошу простить мне мои несправедливые слова.

Он протянул графу руку и тот удержал ее, пытливо смотря на него.

—   Зачем вы так мстительны, вместо того, чтобы по­пытаться исправить прошлое? — дружеским тоном спро­сил он.— Эта картина выдала вас и указала, что вы ни­чего не забыли. Так что же? Вы молоды, судьба сулит вам удачу, а я уже не тот ослепленный предрассудками сумасброд. На этот раз я не буду ставить препятствий вашему счастью и счастью Валерии.

Гуго вздрогнул и попятился, а его взволнованное ли­цо то краснело, то бледнело.

—    Нет, это невозможно! Благодарю вас, граф, благо­дарю от всей души за великодушные слова, вы не мог­ли лучше загладить прежних обид, не могли дать луч­шего доказательства вашей дружбы,— он обеими руками пожал руку Рудольфа,— но прошлое непоправимо и что-то непреодолимое встало между нами: могила ли князя или мое злодеяние? Но я думаю, что княгиня, со своей стороны, не нашла бы счастья со мной. А потом, я жестоко страдал, чтобы вновь предпринять такой полет Икара. Между княгиней Орохай и мною пропасть очень велика.

— Страшный человек,— прошептал граф, в свою очередь пожимая руку. — Итак, до свидания, Вельден, и да будет на все воля Божья.

XI

Прошло около двух месяцев. Валерия настояла на своем и поехала в Штирию, хотя переданные ей Ру­дольфом извинения значительно смирили ее гнев. Вер­нулась она уже прямо в Пешт, куда прибыла из имения и семья графа Маркоша. Несмотря на чудесную осень, переезда требовали дела графа и графини.

В день второй годовщины смерти мужа, Валерия возвратилась с кладбища, заперлась в своем будуаре. Ей предстояло исполнить последнюю волю покойного и вскрыть оставленное им письмо.

Подавленная воспоминаниями, с тяжелым сердцем приступила она к этому. Было жарко, как в июле. Рас­пахнув окно, Валерия села у письменного стола и выну­ла шкатулку, взяла запечатанное письмо, которое столь­ко раз рассматривала. Что-то узнает она? Дрожащей рукой сломала печать, вскрыла конверт и вынула завет­ное письмо. Но при виде строк, написанных рукой то­го, кого уже не было в этом мире, слезы хлынули гра­дом. Долго она плакала, глядя на висевший над столом портрет Рауля, который улыбался ей, словно живой, за­тем, когда острый приступ горя, потревоженного воспо­минаниями, прошел, она поцеловала письмо, развернула его и, волнуясь, стала читать.

«Горячо любимая Валерия! Читая эти строки, ты услышишь загробный голос друга, который будет неиз­менно любить тебя, как любит и теперь, когда я пишу, хотя и не той материальной любовью, которую омрачают ревность и эгоизм. С приближением великой минуты, когда душа готовится возвратиться в свое вечное оте­чество, человек смотрит совсем иначе на жизнь, и моя лю­бовь к тебе, кроткая и верная моя подруга, сосредоточива­ется на единственной мысли обеспечить твое счастье, когда меня уже не будет, чтобы беречь тебя и ребенка.