Месть еврея

Злополучные слова, которые Рауль услышал на па­мятном балу у Кирхберга, холодом обдали горячее и доверчивое сердце князя. Он стал подозрителен, некото­рые странности в поведении Валерии имели основание на скрытую любовь ее к этому еврею. При этой мысли досада и ревность закипали в его груди.

Рауль от природы был человеком любящим и доб­рым. Но чрезмерное баловство матери, лесть и угодли­вость окружающих развили в красивом и богатом юно­ше большие недостатки. Князь привык, чтобы все его желания исполнялись, общее обожание считал неотъем­лемым правилом, а свое собственное к кому-нибудь рас­положение величайшей милостью. Все эти претензии и требования покрывались изысканными манерами, кото­рым прирожденное добродушие придавало особую пре­лесть. И вот опасение, что сердце жены, которую он обо­жал, принадлежало не исключительно ему, что хоть на минуту князь Орохай и этот разбогатевший ростовщик могли быть поставлены на одну линию, произвело силь­ный переворот в его сердце. Вся сословная гордость и сознание своего кровного превосходства, внушенные ему воспитанием, неожиданно восстали в нем с особой силой.

Княгиня-мать тоже была крайне требовательна отно­сительно знакомств и не одобряла смешанного общества. Но Рауль пошел дальше, громогласно заявляя, что бу­дет бывать лишь в домах, где, наверняка, не наткнется на какого-нибудь разбогатевшего выскочку.

А главная его ненависть обратилась против евреев, воплощенная для него в лице Самуила Мейера, дерз- нувшего протянуть руку за Валерией. Он с бешенством преследовал евреев, где только встречал их, а имевшие какие-либо занятия на его землях были изгнаны. Дви­жимый теми же чувствами, он отказался спасти младен­ца Воруха, он, который не дал бы утонуть и собаке. Однако угрызения совести за этот поступок не давали ему покоя. Он был недоволен самим собой и всеми и давал это чувствовать жене.

Валерию очень мучило такое положение. Она неволь­но сознавала, что до ушей мужа дошло что-то из прош­лого и отдалило его от нее.

Тем не менее красота Валерии влияла еще на князя, п порой его любовь, казалось, вспыхивала снова. С рож­дением ребенка в нем, по-видимому, произошла счаст­ливая перемена. Двадцатидвухлетний отец чувствовал себя необыкновенно счастливым при виде своего наслед­ника. Он окружил жену любовью и вниманием, вся страсть его к ней, казалось, снова ожила в нем, и мо­жет быть, произошло бы окончательное примирение, если бы неожиданный случай не расстроил всего и не пробудил в нем прежних подозрений.

Это было месяца два спустя после рождения ребен­ка. Валерия сидела за туалетом, и князь пришел спро­сить у нее что-то. Разговаривая, машинально взял он со стола медальон с портретом, который Валерия по­стоянно носила, и открыл его, но взглянув на жену, за­метил, что она встревожена.

—  Дай мне медальон, я его надену! — сказала Ва­лерия, поспешно протягивая руку.

Но чуткое недоверие заставило Рауля воспротивиться. Он отступил и сказал, тщательно осматривая медальон:

—  Я отдам его тебе через час.

—  Какой вздор! Это вещь, которую я постоянно ношу, привыкла к ней и не хочу с ней расставаться ни на минуту.

—  Несмотря на эти доводы, я все-таки оставлю его у себя. Я заказал сделать мой миниатюрный портрет и хочу вложить его сюда,— ответил князь, подозрительно глядя на взволнованное лицо Валерии.

Вся вспыхнув, она бросилась к мужу, схватила за золотую цепочку медальона и старалась вырвать его из рук мужа.

—   Портрет, который ты мне дал, будучи женихом, для меня святыня, и я не позволю тебе трогать его,— воскликнула она изменившимся голосом.

—   Он для тебя святыня? — повторил Рауль, горько усмехнувшись.— Я хочу убедиться, один ли только страх потерять это сокровище так смутил тебя или тут заключа­ется нечто более драгоценное. Если мое предположение не верно, я готов на коленях просить у тебя прощения.

Вошедшая камеристка прервала их разговор.

— Ваша светлость,— сказала она,— пришел ордина­рец с нужной бумагой.

Не взглянув на жену, Рауль ушел, унося с собой медальон.