Месть Фантомаса

Борода, шагавший взад-вперед между странным судом и несчастным «обвиняемым», уже полумертвым, неспособным произнести ни слова, сформулировать какую-нибудь логическую мысль, принял самодовольную позу и начал свою обвинительную речь следующими словами:

— Жюль, разве мы тебя когда-нибудь обижали? Разве мы устраивали тебе когда-нибудь ловушки? Разве мы обманывали тебя, когда делились? В конце концов, можешь ли ты нас в чем-нибудь упрекнуть? Нет?.. И потом, мне кажется, ты нас достаточно знаешь, чтобы быть уверенным, что это не в наших привычках. Правда? Значит, теперь я скажу, почему мы имеем на тебя зуб… Перво-наперво, ты единственный… Ты слышишь? И не нужно будет сейчас врать… Ты единственный, кто мог перебежать нам дорогу в деле княгини Данидофф… Согласен?

Голосом, который едва можно было разобрать, Жюль ответил:

— Борода, я тебя не понимаю! Я ничего не сделал. В чем вы меня упрекаете?

Борода не спешил.

Стоя перед пленником с развязным видом — одна рука в кармане, другая поднята в трагическом жесте, он обратился за поддержкой товарищей.

— Ну вот! — заявил он. — Господин не понимает. У него даже не хватает смелости быть откровенным!

И, поворачиваясь к Жюлю, продолжил:

— Хорошо! Я тебе сейчас объясню! Ты ведь должен был состряпать дельце о краже драгоценностей дамочки? Ну и что ты сделал? Мне что, тебе напомнить?.. Вместо того, чтобы помочь нам, что ты, кстати, клятвенно обещал, ты все подгреб под себя!.. Иначе говоря, ты, наверное, снюхался с такими же лакеями, как ты сам, которые прислуживали на балу, ты обобрал дамочку, и, таким образом, тебе не пришлось делиться с нами. И нам всем ничего не досталось! Ну, просто, ни фига! Доказательство этого, как и того, что у тебя есть дружки, которые нам не известны, то, что вчера кто-то смог вытащить тебя из полицейского участка. И это были не мы… Но я возвращаюсь к ограблению княгини. Уж ты, наверное, тогда посмеялся? Что же ты хочешь? Теперь наша очередь! Сейчас ты больше не смеешься… Знаешь, как называется то, что ты сделал?

Тем же сдавленным голосом Жюль снова выкрикнул:

— Но это неправда! Я клянусь…

Борода даже не слушал его.

— Никто из корешей, — заявил он, — не может меня опровергнуть… Вести себя так, — значит предать. Ты предал банду Цифр! Что ты можешь на это ответить?

В третий раз Жюль ответил на одном дыхании, так как чувствовал, что жизнь постепенно уходит от него. Он был охвачен ужасным страхом, представляя себя бесповоротно потерянным:

— Клянусь, я не делал этого… Это не я ограбил княгиню. Я даже не знаю, кто это сделал.

Возможно, Жюль говорил правду. Он использовал, увы, наихудшее средство, чтобы защищаться…

Те, кто судили его этим странным судом, кристально честные в отношениях между собой дружки, считали наказуемым прежде всего предательство. И они не могли пожалеть товарища, у которого не хватало смелости, чтобы признаться в содеянном.

Если бы Жюль был умнее, свысока отнесся к обвинению Бороды и резко ответил на угрозу, возможно, он и произвел бы впечатление на судей, но он кричал «сжальтесь» безжалостным людям… И он боялся… Об этом можно было догадаться по бившим его конвульсиям, по ужасающей бледности, по появившимся на лбу каплям холодного пота.

Перед бандитами был уже не человек, а жалкая развалина.

И чем более жалкой она была, тем меньше интереса она для них представляла. А Жюль все время повторял:

— Клянусь, что это не я… нет, не я.

Бандиты, возмущенные, опьяненные яростью, поднялись в едином порыве.

— Хорошо! Ладно же! — злобно заорал Нибе, разом забыв о юридических формальностях, за которые он ратовал несколько минут тому назад. — Раз он хочет лгать, и у него не хватает смелости сознаться в том, что он сделал, надо снова воткнуть ему кляп… Эрнестин, вставь-ка затычку!..

И в то время, как толстуха снова обматывала голову несчастного Жюля шарфом, Нибе повернулся к товарищам.

— Ну что? — воскликнул он. — Нечего понапрасну терять время… Все мы здесь знаем эту историю, не так ли? Чего заслуживает кореш, который мог это сделать? Отвечай сначала ты, мамаша Косоглазка, потому что ты старше всех…

Мамаша Косоглазка вытянула трясущуюся руку в торжественном жесте клятвы.

— Я высказываюсь без колебаний, — сказала старуха, сверкнув глазами. — Я за то, чтобы кончать тех, кто струсил и предал!.. Я приговариваю его к смерти!..

Слова старухи были встречены аплодисментами.

Не было ни одного бандита, который не думал бы так, как она.

Нибе заговорил снова:

— Вот и хорошо, поскольку все согласны, ускорим это. Смерть! Каждый из нас пострадал, а значит, каждый должен отомстить… Правильно, ребята? К смерти его… молотком!

В задымленном зловещем помещении для выращивания шампиньонов началось что-то ужасное.

Мамаша Косоглазка взяла в одном из углов тяжелый кузнечный молот…

Она подняла его трясущимися руками и, став напротив Жюля, уже скорее мертвого, чем живого, произнесла:

— Ты принес ущерб банде Цифр, — подохни же, осел!

Молот описал четверть круга в воздухе и опустился прямо на лицо пленника.

Одновременно с хлынувшим потоком крови из-под кляпа вырвался глухой, ужасный крик.