— Капля! Задрыга! — закричал так, словно хотел разбудить дочь от сна. Но бледное, осунувшееся лицо, повзрослевшее до неузнаваемости, не дрогнуло. Глаза плотно закрыты, в ледяную полоску сжаты губы.
— Задрыга! Как же ты?! — схватил леденеющие руки, будто хотел вырвать дочь из лап смерти. Но… Поздно…
— Ты самой судьбой была дана в спасение мое, а я — не понял! — простонал пахан и вышел из комнаты, едва волоча ставшие непослушными ноги.
Он сел на скамью. Огляделся. Увидел открытую дверь сарая. Фартовых не было. Они не стали ждать расправы за Капку. И ушли, понимая, что торопить с отъездом Черную сову уже не стоит. Ей отомстила сама Фортуна…
Шакал сидел на скамье один, как перед судом. Никого вокруг. Лишь дождь смывал с асфальта легкий налет пыли. Холодные, длинноногие струи лили с неба из черных туч черным дождем, поливая седую голову пахана. Он ничего не чувствовал, не слышал. Дождь бил в самую душу. Пахан сидел на скамье, как сявка, какому запретили канать с фартовыми в одной хазе. И… Стремачил собственную беду…