Месть и прощение

Орлам он рассказывал, что дело продвигается, и раз уж ему удалось покорить дух Простушки, то и тело вскоре не устоит. Оставшись один, он не знал, как следует вести себя дальше: эгоистично воспользоваться своим везением или как можно скорее отказаться от этого нелепого спора, из-за которого он мучил невинную девушку, безоглядно предавшуюся страсти. Когда Мандина была рядом, он отбрасывал все вопросы, целовал ее маленькие руки с розовыми ямочками у основания пальцев, ласкал рыжие завитки на шее у затылка, испытывал нечто вроде амнезии и целиком отдавался той роли, которую она ему приписывала, – ее возлюбленного, кому она, по прошествии должного времени, уступит.

Август заканчивался. Дни становились короче, но оставались по-прежнему знойными. Мальчики сознавали, что каникулы на исходе, и заранее испытывали странную тоску.

Вильям предупредил Мандину, что у них осталось всего три вечера. Вовсе не собираясь ею манипулировать – чем он похвастался перед приятелями, – он просто предоставил ей действовать.

После полуденного часа, который они провели, гуляя рука в руке вдоль певучего ручейка, она пролепетала:

– Сегодня вечером, в десять, в сарае Шерпаза.

Он побледнел, не понимая, от радости или огорчения: это все-таки случится…

Вернувшись в шале и желая сохранить свое свидание в тайне, он заявил, что у него разболелся живот, и под этим предлогом еще до конца вечерних посиделок сбежал к себе в комнату, которая, по счастью, располагалась в другом крыле. Там он заперся на ключ, принял душ, открыл окно и канул в ночи.

Ночной воздух был прохладен. Снедаемый нетерпением, Вильям несколько раз падал в ложбины и канавы, которых днем даже не замечал, налетал на изгороди, скользил по камням, но не замедлял хода. Несмотря на темноту, он различил вдали низкое приземистое строение – сарай. Окружающий лес превратился в мрачную, недружелюбную полосу препятствий. В неистовстве, с горящими щеками, он ввалился в овчарню, весь израненный, со вкусом крови во рту, потому что пытался остановить ее, зализывая ссадины на коленях и запястьях.

Едва он переступил порог низкой двери, как его обвили две руки, и Мандина поцеловала его с невиданным пылом. Он вернул поцелуй, доведя себя до головокружения.

В глубине помещения, неподалеку от овец, лежал матрас, застеленный чистой простыней, предлагая ложе, высвеченное дрожащим ореолом горящей свечи.

Они опустились на колени друг против друга.

Прохлада, стекая с горных вершин, доходила до овчарни уже смягченной.

Одним движением она распустила волосы, и они полыхнули огнем. Потом взглядом указала своему ослепленному возлюбленному, что он должен снять с нее одежду.

Раздевая Мандину, он открывал для себя ее тело, ее идеально округлую плоть, очень светлые, едва розоватые груди, высоко расположенный пупок, бедра, которые ждали поцелуев и ласки.

Раздевая его, она увидела плоский живот, резко проступающие ключицы, четкий узор волосков на торсе, член, который во всю мочь взывал к ней.

Они занялись любовью.

Поутру, когда роса превратилась в дымку над долиной, Вильям через силу покинул Мандину. Зато вечером он без труда использовал ту же уловку, чтобы насладиться еще одной ночью с ней. Мандина, вопреки его предположениям, с великолепной уверенностью отдавалась физическому наслаждению. Каждое ее движение, от самого целомудренного до самого вольного, казалось ему совершенно оправданным. Преисполненный удовлетворения, он восхищался ее естественной дерзостью и был без ума от их объятий. Она резко переходила из одного состояния в другое, от глубокого сна к крику «Я голодна», который мгновенно подбрасывал ее на ноги. Удивление, желание, веселость, сладострастие… она проживала это со всей полнотой, как ребенок, поглощенный только данным моментом.

В последнюю субботу мальчики решили закатить пирушку с обильными возлияниями, которая послужит королевскими похоронами их сказочных каникул. Вильям, который не испытывал ни малейшего желания поступиться последними часами с Мандиной, нашел способ избежать пьянки:

– Сегодня вечером, друзья мои, я доведу дело до конца!

– Ого!

Мальчики разинули рты, удивленные тем более, что между собой они уже поговаривали, что Вильям продул. Тот не смог удержаться от желания распустить хвост:

– Она ждет меня в десять часов.

– Где?

– Я не вправе говорить.

– У нее? Ты будешь трахать Простушку в ее кровати, а папаша Зиан за перегородкой – отпускать комментарии, так ли движется твой зад?

– Нет, в здешних краях хватает овчарен и хлевов… Вы не обратили внимания?

Жиль восхищенно присвистнул.

– Ну что сказать, старик, браво! Хоть ты не изображал из себя целку.

При мысли о волшебных минутах, разделенных с Мандиной, Вильяму захотелось врезать этому болвану. Но он только нацепил хитрую гримасу:

– Пари есть пари! Нужно нечто большее, чтобы меня остановить.