Месть Колобка

Да, нужно будет купить в городе слуховой аппарат. Он так и хотел сделать. Бабка даже идею с барсуками подкинула. Что можно барсучье семейство, обосновавшееся на полянке в паре километрах от дома, изловить и пустить на барсучий жир. Жир, — сказала старуха, — я распихаю в банки. Ты поедешь к аптекарю, и обменяешь на слуховой аппарат.

Дед зажёгся идеей и неделю пытался изловить барсуков. Но в животин будто сатана вселился. Они уходили от дедовских ловушек с такой лёгкостью, будто кто-то в самый ответственный момент предупреждал их. Дед пытался, пытался, а потом руки у него опустились и барсуки переселились ещё километра на три вглубь леса.

Когда он пришёл домой с пустыми руками, бабка сидела и радостно улыбалась. Она думала, что уж когда прошла целая неделя, старик изловит этих барсуков. На печи стояла трёхлитровка с наклееным куском лейкопластыря вместо этикетки.

Бабка смотрела на деда пару минут, а потом махнула рукой, пошла и убрала банку обратно в подпол, а когда вылезла, то дед стал рассказывать ей про неуловимое семейство барсуков. Принялся оправдываться, а потом вдруг понял, что бабка его не слышит. Совсем оглохла. Раньше хоть немного слышала, а теперь всё — если губ не видит, то считай что в пустоту твои слова улетели. Оглохла бабка.

Объятия деда в том числе были благодарностью за то, что не стала старуха пилить его за не добытый барсучий жир и не купленный слуховой аппарат. То есть ворчать-то она ворчала, но никогда не ставила вопрос ребром: или давай мне слуховой аппарат, или вымётывайся из дома к чертям собачьим. За эту внутреннюю доброту дед ценил бабку.

— Ну всё, тесто подходит и печка готова, — сказала бабка, вытерла слёзы и принялась дальше месить и лепить колобок из теста.

Цвет у колобка получался желтоватый — от обилия костной муки. Дед нахмурился сначала, но опять же таки смолчал. Он полез в кладовку и в самом дальнем углу отыскал сухое молоко с китайскими иероглифами на пачке. Пару лет назад старик повстречал в лесу солдата — мужика настолько весёлого, что после каждой реплики он ржал, что твоя лошадь. У солдата даже в лице было что-то лошадиное, так много и беззастенчиво он хохотал.

— Что старик? Корова то есть? — спросил он, смеясь огромным ртом с крупными зубами.

Старик мотнул головой. Солдат заржал ещё сильнее.

— А жена есть?

Старик кивнул и на всякий случай взялся за ружьё на плече. Конечно, оно было деревянное, но кто знает, если солдат бандитом окажется, вдруг поможет.

— А ночевать пустишь?

— А ты из какой армии? — спросил старик.

— Из нашей, — ответил солдат и снова заржал.

В общем отвёл ему дед место в нежилой части избы. Солдат не ворчал на холод и мышей. Лёг и сразу заснул. Проснулся спозаранку, растолкал деда и спросил его с таким видом, будто этот вопрос его всю ночь мучил.

— А чего ты избу свою не достраиваешь? Вроде начал за здравие, а забросил? Ладно я — служивый и не в таких условиях спать приходилось. Тебе самому-то не противно со старухой в такой избе жить? Половина дома нормальная, а половина — пещера соляная?

— Не молодой я уже, — сказал старик. — Вот ежели бы ты мне годков жизни от себя накинул, так я бы и достроил избу-то. Ты сильно умный, солдат что ли?

— Нет, — признался солдат. — Скорей наоборот. Меня все Ржуном зовут. Не думаю, что это прозвище умного человека. Вот ты говоришь, что ты старый уже, а сколько лет у тебя изба недостроенная стоит?

— Ты поспал? — спросил старик. — Выспался? Вот и шуруй куда шёл и белкам анекдоты свои трави…

Дед насупился, а солдат рассмеялся, по доброму хлопнул его по плечу и подарил вот этот мешочек сухого молока с иероглифами на пачке. Прошлой зимой старик иногда подкидывал молока бабке в чай, а в эту зиму и совсем забыл про него, если б не колобок из теста на столе.

— Вот, — сказал старик, вставая так, чтобы бабка видела его губы, а значит слышала. — Посыпь этого молока. А то не хотелось бы кушать хлеб цвета махорки.

— Насмешишь тоже, — улыбнулась старуха и щедро сыпанула сухого молока в тесто, перед этим разбавив его кипятком.

Колобок получился крупным, твёрдым, основательным. Дед зачарованно взял его в руки, ощущая приятную тяжесть.

— А ты руки-то мыл? — спросила бабка. — Ну ка иди помой.

— Да чего? — отмахнулся дед. — Какие тут карнавальности придумаешь ещё? Все свои. Ты да я, да кусок теста.

— Ну ка положи! — вдруг взъелась бабка. — Положи, тебе говорю и пошёл руки мыть! В кои то веки хлебушек решили испечь, а ты тут своими корягами его хватаешь.

— Ну ты и вредная, — вздохнул старик и пошёл мыть руки.

Долго полоскал венозные кисти в тазике при сенках и тёр содой, посыпанной на старую варежку — тряпку для посуды.

— Довольна? — спросил, входя на кухню и вдруг забыл про свою обидку. — Ничего себе!

— А ты как думал, — прошептала старуха.

На потемневшем от времени мельхиоровом подносе лежал колобок. Был он большой, больше человеческой головы. На мгновение деду показалось, что на него смотрит чья-то голова с глазами, бровями и пухлым детским ртом.

— На лицо чьё-то походит, — заметил дед, подходя ближе.