Месть легких денег

– Пейте чай, – распорядилась Ганна Филипповна, – пока он горячий. А такие плюшки пекла ещё моя прабабушка. Она полька из Львова. Когда она родилась, Львов был польским городом. А потом…

– Да, я помню, потом стал нашим.

Муравецкая улыбнулась, и морщинки короткими лучиками собрались в уголках её глаз.

– Ну да, – сказала она, – нашим, и, судя по всему, скоро снова таковым станет.

Наполеонов кивнул, откусил приличный кусок плюшки и запил его чаем.

– Вкусно.

– А я что говорила, – довольно заключила Ганна Филипповна.

Наполеонов незаметно для себя одну за другой съел три плюшки и признался с нескрываемым сожалением в голосе:

– Всё, больше не могу. Скоро ли придёт Силантий Фёдорович?

Не успела Ганна Филипповна раскрыть рот, как из прихожей донёсся скрежет ключа в замке.

– Вот и они! – обрадовалась женщина.

«Кто они?» – хотел спросил Наполеонов.

Но тут в кухню забежал пёс и стал ласкаться к хозяйке. Так что следователю стало ясно без объяснений, кого именно Муравецкая имела в виду, сказав «они».

Вскоре появился и сам хозяин.

– К тебе вот следователь пришёл, достукался, старый, – проговорила Муравецкая и подмигнула мужу.

Наполеонов поднялся со стула и представился. После чего пожал протянутую ему Муравецким руку.

– Мне нужно поговорить с вами. Я буду вести это дело.

– Я думал, что им займётся тот следователь, который приезжал вчера.

– Нет, поручили мне, – ответил Наполеонов.

– Ну, что ж. Только я вроде уже всё сказал вчера.

– Муж, не спорь. Власть лучше знает, – одёрнула мужа Ганна Филипповна.

– Я и не спорю, – покорно вздохнул Силантий Фёдорович.

И следователь догадался, что в этом доме спорить с Ганной Филипповной не принято.

– Ты руки вымыл? – спросила Муравецкая мужа.

– А как же!

– Тогда садись. – Ганна Филипповна налила мужу чаю. Хотела налить ещё и в чашку следователя.

– Нет, нет, – запротестовал он, – я так у вас тут и лопнуть могу.

Старики засмеялись, как показалось Наполеонову, одинаковым смехом.

– Ладно, вы тут беседуйте, а я не буду вам мешать, – сказала хозяйка и ушла с кухни.

«Хорошая женщина, – подумал Наполеонов. – Другая бы ни за что не ушла и совала свой любопытный нос под каждое слово, как дятел длинный клюв под кору».

Наполеонов подождал, пока Муравецкий напьётся чаю, потом спросил:

– Это ведь вы, Силантий Фёдорович, вызвали полицию?

– Я, – ответил старик.

– А обнаружили труп тоже вы?

– Нет. Обнаружили убитую Гаврюша и Марьяна. Местные бездомные. Они оба смирные, а ваш предшественник, – Муравецкий поморщился, как от зубной боли, – забрал их с собой.

– Так положено, – ответил Наполеонов и добавил успокаивающим тоном: – Не переживайте вы так, Силантий Фёдорович, не съедим мы ваших смирных ребят. Разберёмся и отпустим.

– Вы уж только с ними поскорее разберитесь, а то как-то не по-человечески получается. Они и так, бедняги, насмерть перепугались.

– Я всё понимаю. Но свидетели-то они ненадёжные.

– В смысле? – удивился Муравецкий.

– В том смысле, что в любую минуту могут перебраться на другое место, а то и вовсе из города сбежать. И ищи тогда ветра в поле.

– Если только так, – более спокойным тоном проговорил старик, – а то я уж подумал, что вы их в убийстве подозреваете.

– А вы, Силантий Фёдорович, думаете, что Гаврюша и Марьяна не могли порешить гражданочку?

– Не могли, – покачал головой Муравецкий. – Если бы вы их тогда видели, то не сомневались бы в моих словах.

– А что там было видеть? – заинтересовался следователь.

– То, что у обоих зуб на зуб не попадал от пережитого ужаса.

– Может, убили и испугались?

– Нет и ещё раз нет, – уверенно повторил старик.

– Хорошо, убедили. – Про себя Наполеонов уже решил, что, если эксперт подтвердит, что на топорище нет отпечатков пальцев Гаврюши и Марьяны, а на их одежде нет следов крови убитой, он их отпустит. Но пока пусть ещё немного посидят.

Марьяну из числа подозреваемых он не исключал, потому что знал, что иной раз и женщина способна нанести мощный удар. Особенно если она в состоянии аффекта. Мало ли что могло прийти Марьяне в голову при виде прилично одетой женщины. Хотя не могла же она приревновать к ней своего Гаврюшу. Впрочем, кто знает, что происходит в голове людей, по воле случая или ещё по какой-то причине оказавшихся на самом дне.

Оставив разбирательство с бомжами на потом, следователь вернулся к разговору с Муравецким.

– Силантий Фёдорович, – спросил он, – а вы отчего так рано вышли на улицу? Любите свежим, не загазованным воздухом подышать? В такую рань это самое то.

– Какое там свежим воздухом! – отмахнулся Муравецкий. – Я бы лучше ещё поспал. Да у Игнатия живот прихватило. Игнатий наш пёс, – пояснил он на всякий случай.

– Это я уже понял, – улыбнулся Наполеонов.

– И ведь я сам в этом виноват, – сокрушённо проговорил Силантий Фёдорович.

– В чём в этом вы виноваты? – не сразу понял следователь.

– Перекормил я собаку. Жена меня предупреждала, а я не послушался, пошёл у него на поводу, – кивнул Муравецкий на пса, сидящего рядом и смотрящего на хозяина преданными глазами.

– Ничего, бывает, – отозвался Наполеонов. – А теперь к происшествию. Вы вышли на улицу и увидели бегущих к вам бомжей.