Месть Мари

Полина Люро Месть Мари

Майк мчался по улице, не обращая внимания на развязавшийся, трепетавший на ветру красный шарф, так и норовивший сорваться и улететь прямо в тёмную воду канала. Его щёки пылали не меньше этого ужасного шарфа, подаренного Мари на День рождения две недели назад. Запыхавшееся сердце выскакивало из груди, а дыхание сбилось, вырываясь из горла шумными хрипами, как у старика. И это в двадцать восемь лет, а ведь он пробежал всего-то полквартала…

Перед самым домом, стараясь отдышаться, Майк, наконец, остановился. Но усталость и потрясение сделали своё дело, заставив его опуститься на ступеньки крыльца, в отчаянии схватившись за голову. Прохожие посматривали на симпатичного молодого человека в чёрном пальто с интересом, но никто не остановился, чтобы спросить:

— Что с Вами, месье? Может, нужна медицинская помощь?

Все спешили по своим делам.

Из подъезда вышла консьержка, мадам Ри, милая благообразная старушка, которая плохо видела, но бегала лучше Майка. Увидев жильца с пятого этажа, она охнула и тут же подошла к нему:

— Мишель, дорогой, что случилось? Опять сердце прихватило? Я немедленно позвоню доктору Шварцу, а Вы пока тихонечко посидите здесь. Ну, что за молодёжь пошла ― слабая и ни на что негодная. Вот мы в Ваши годы…

— Прошу Вас, мадам Ри, не беспокойтесь, я в полном порядке, ― обаятельно улыбаясь, прошептал Майк, за год уже привыкший к её обычным фамильярным словам ― «Мишель», «голубчик» и «дорогуша». Впрочем, старая консьержка и к другим жильцам дома, в котором проработала почти сорок лет, обращалась как к собственным внукам:

— Вы уверены, голубчик, что Вам не нужна помощь? Выглядите, дорогуша, прямо скажу, как загнанная лошадь моего дедушки.

Бережно взяв сморщенную ладошку старушки, Майк прижал её к своей щеке:

— Вы мой добрый ангел, мадам Ри, я так тронут Вашей заботой, но, в самом деле, ничего страшного не случилось ― просто устал и через пару минут буду в полном порядке…

Смущённая таким вниманием консьержка улыбнулась:

— Что ж, Мишель, раз Вы так говорите, не буду приставать. Только, умоляю, поднимайтесь по лестнице осторожно и не спеша, лифт пока так и не починили. Мастер обещал прийти минут через двадцать, ― она похлопала его по плечу, думая про себя:

— Какой милый юноша! ― и быстро вернулась в дом.

Облегчённо выдохнув, Майк вытер рукавом пальто пот со лба, и, встав, потихоньку последовал за ней. Подъём на пятый этаж занял много времени, но сейчас он уже не спешил ― перед глазами всё ещё стояла страшная картина: комната Мари с беспорядочно разбросанными вещами, и тело девушки, распростёртое на полу в луже собственной крови…

Он зашел к ней, как они и договаривались, чтобы взять отложенные книги для доклада. Свидание не планировалось, весь день был загружен до предела: совещание на кафедре, лекции, семинары. Молодой профессор выкроил немного времени, чтобы забежать к своей студентке, а заодно и возлюбленной, с букетиком фиалок за пазухой.

То, что ждало его там, невозможно было забыть. Особенно её глаза: удивительно спокойные, ярко-синие на бледном худом, не тронутом страхом лице. Как будто она знала, что это должно было с ней случиться, и была готова принять смерть. Почему Мари выглядела так, словно не боролась за свою жизнь и была довольна случившимся? Это же бред…

Он сам вызвал полицию и четыре часа, убитый горем, со скорбным видом просидел в полицейском участке, а когда его отпустили, из последних сил помчался домой. Неудивительно, что сердце не выдерживало стресса…

Стараясь прогнать навязчивые воспоминания, Майк тряхнул головой, но это не помогало. Он с большим трудом открыл дверь в свою маленькую квартиру, в которую въехал год назад, получив долгожданное предложение преподавать в одном из самых престижных университетов Франции. Молодой профессор не собирался заводить интрижку, да ещё со студенткой. Он рассчитывал спокойно отработать этот год и вернуться на Родину, где его ждали жена и двое обожаемых близнецов.

Но жизнь преподнесла ему сюрприз в виде Мари ― длинноволосой, синеглазой француженки ― загадочной, харизматичной и очень красивой… Она быстро свела Майка с ума, заставив забыть всех, кто был ему так дорог. И вот оно ― наказание за год безоблачного счастья, легкомыслие и неверность. Так он думал, и сердце кольнуло, подтверждая эти мысли.

Внезапно ему стало душно и невыносимо жарко. Майк сбросил пальто в прихожей, еле распутав дурацкий шарф, снова каким-то чудом туго намотавшийся вокруг шеи. Прошёл на кухню и, достав бутылку воды из холодильника, с жадностью её осушил. Но легче не стало: жар и не думал спадать; не помогло и умывание водой из-под крана. Оставалось только принять холодный душ, чтобы, наконец, привести свои чувства и мысли в порядок.

Он осторожно вошёл в спальню, ещё пахнувшую её духами, прижал к лицу подушку, вдыхая такой знакомый аромат, и тут же в сердцах отбросил её на пол. Всё ещё тяжело дыша, прислонился к стене, и, скрестив руки на груди, начал внимательно рассматривать стоявшую на столике у окна фотографию.