Месть негодяя

Наконец, они засыпают вместе. В одном номере, на одной огромной кровати. В одежде. После скучного разговора о браке, детях, будущем… Как зритель, я разочарован, но как исполнитель большой и трудной роли воодушевлен. «Зона отняла у Родиона столько лет! — думаю, отвлекаясь от экрана. — Он усталый, отяжелевший, не романтичный старик Мюррей. Впрочем, нет, не старик, а раньше времени состарившийся ребенок — так точнее. Его отношение к Наталье после зоны — это отношение пожилого потрепанного жизнью Била Мюррея в чужом городе к девчонке Скарлетт Йоханссон, от которой, как ему кажется, все еще веет теплом… Надо научиться смотреть на Наталью так, словно я с ней прощаюсь. Даже, когда произношу монологи, общий смысл которых: „Хочу вернуть тебя, хочу быть с тобой, хочу любить тебя, теперь у нас все будет хорошо!“ Возможно, тогда и появится эта Зона в глазах, которую так трудно сыграть. Реальная зона для заключенных, нарушивших закон, должна превратиться во внутреннюю Зону Отчуждения. Человек, какое-то время стоявший на краю, привыкает смотреть на мир, прощаясь. И это прощание, как седина в волосах, остается во взгляде уже до конца».

На свете есть много хороших актеров, но мне интересны актеры-сталкеры. Придумать можно, что угодно, но жизнь надо знать. И я всегда отличу того, кто играет ожог, опираясь на богатую фантазию, от того, кто отважился отвести зрителя к потайному месту, где когда-то был реальный костер, оставивший реальные ожоги…

…— Зачем ты приехал, Родион? — враждебно спрашивает Наталья.

— Бери ребенка, и уедем! — отвечаю и вдруг думаю о Светке. Я не знаю, что происходит со мной, но в эту самую минуту я представляю на месте Яны мою Светку, и у меня выпадает из памяти весь текст. Это длится всего доли секунды, но в эти доли в памяти проносится так много, что, если попытаться рассказать — займет целую вечность…

— Нет, я с тобой не поеду, уходи… — Наталья отталкивает меня, хочет закрыть дверь… А ведь и у нас со Светкой так было! 4 года назад, осенью, сразу после ноябрьских праздников. Я хотел забрать их с Лизкой к себе. Я давно хотел, даже кроватку детскую купил, но тут как-то прорвалось. Бывают моменты, когда вдруг понимаешь — один больше не можешь. И не потому, что выдохся, наоборот… Иногда чувствуешь в себе столько силы, что, кажется, сейчас разорвет! Поддержать кого-то становится важнее, чем получить поддержку, и быть кому-то тылом в сто раз необходимее, чем иметь тыл…

— Тогда, ночью, мне показалось, между нами все еще что-то есть… — говорю по тексту и как будто уже не здесь, на съемочной площадке, а в моем прошлом, взрывоопасном, как минное поле, и центростремительном, как глубокий омут или мощный магнит…

«Опять начинается! — думаю со страхом и в то же время с каким-то садомазохистским любопытством. — Как далеко это зайдет и куда вынесет…?»

— Тебе показалось. Уходи! — почти кричит Яна.

Делаю шаг навстречу. Сколько раз я уже делал этот великий и в то же время бессмысленный шаг, обрекающий на страдания и порою на смерть! Впрочем, некоторые считают, что страдания и смерть не всегда бессмысленны, наоборот. Может, именно поэтому вокруг так много мертвых героев… Растроганно улыбаюсь, широко развожу руки в бесконечном желании обнять, приласкать, согреть, защитить, но, в то же время, как будто подставляю сердце под кулак, штык-нож или под пулю… Вот ведь как странно устроена жизнь — чтобы сделать кому-то добро, так часто приходится платить собственной болью!..

— Уходи, слышишь?! — кажется, Наталья вот-вот ударит. Но когда прижимаюсь губами к ее виску, вдруг целует в ответ.

— А теперь уйди, прошу тебя, — шепчет почти с нежностью. — Ребенок увидит…

Черт, как же трудно играть любовь! Я стараюсь держаться, но порой у меня разрывается сердце! Не хочу бродить по кладбищу, не хочу воскрешать призраков!.. «Есть же фантазия, надо все придумать и сыграть! — мысленно кричу. — Другие же могут! Не хочу возвращаться в прошлое! Не хочу быть сталкером! Пусть некоторые воспоминания мне немножко помогут — самую малость — но мне не надо, чтобы кино воскрешало все то, что когда-то меня чуть не убило, что я изо всех сил старался забыть и забыл!..»

Скорее нет, чем да

Тихо играет джаз, гипнотически мерцает в бокалах рубиновое вино, дымятся в тарелках приготовленное на гриле мясо с кровью и овощи. За соседним столом две девушки. Время от времени с любопытством стреляют глазами в нашу сторону, перешептываются. Тогда мы замолкаем, прислушиваемся, в надежде разобрать, о чем. Слова сливаются с музыкой, со звоном посуды, с разговорами за другими столами, и мы ни черта не слышим. И, слава богу! Опыт подсказывает — лучше не знать, о чем шепчутся одинокие девушки, поглядывая на одиноких парней поздним вечером в кафе. Вдруг одна поднимается, подходит к нашему столу, протягивает Паше листок бумаги и ручку.

— Вы не могли бы расписаться для моего сына? Он без ума от вашего экранного дуэта с собакой…