Месть невидимки

Инна выкатила на тележке прямо к кафедре аппаратуру и тут же принялась надевать на Караева контур, прикрепляя концы его проводов к четырём точкам тела испытуемого. Пока она делала это, профессор объяснял присутствующим все её действия.

— Эксперимент проводился нами тринадцать раз, — информировал он. — Все тринадцать — успешно. Под контур попеременно становились то я, то жена. Мы исчезали. Становились невидимыми…

— Насколько я понимаю, вы становились мистером Гриффиным, а супруга — миссис Гриффиной, — не без подначки, громко, на весь зал, пошутил чекист.

Пропуская мимо ушей задевавшую его за живое иронию чиновника, Караев тем не менее не позволил себе прерваться.

— То есть мы перемещались во времени. А если точнее, преломлялись во времени. Записи по этому поводу я вам зачитаю после проведённого сейчас публичного испытания…

— Готово? — спросил он Инну и ненароком обратил внимание, что грани бриллианта на «розетке», что прилегала к подвздошью, имели явно грязноватый вид. Как будто на них лёг налёт сажи.

— Что это такое? — встревожился Караев.

— Наверное, от фланельки. Я ею протирала камушки, — предположила она.

Увидев этот странный налёт, Инна пришла в замешательство. На душе отчего-то стало нехорошо. Её так и порывало сказать, что, наверное, следует воздержаться от эксперимента.

— Поздно, милая, — догадавшись, о чём подумала жена, шепнул он и уже твёрдо, тоном не терпящим возражения приказал:

— К аппарату!

Когда пальцы жены коснулись тумблера пуска, он коротко и резко скомандовал:

— Старт!

И всё. Больше он ничего не помнил. Сознание покинуло его. Напрочь.

Пока на стене и у изголовья не увидел ненавистных ему «люсек» и от души не вдохнул специфического запаха родной бакинской больницы. А когда профессор услышал ехидную шпильку медсестры, пришёл в себя окончательно.

Караев припомнил всё до мелочей. Вплоть до того, как крикнул: «Старт!»

А вот как он умудрился «стартануть» в больницу — вопрос. На него могла ответить только жена. Он положил ладонь на её голову, упирающуюся ему в бедро. Видимо, долго ему пришлось парить между небом и землёй.

Почувствовав ласковое прикосновение Микиной руки, Инна вскинула гриву густых волос и растерянно, не зная что сказать, уставилась в улыбающиеся глаза мужа.

— Спи, милая. Спи, — попросил он.

— Наконец-то! — выдохнула она. — С тобой всё в порядке? Как чувствуешь себя?..

— Превосходно! — искренне отозвался профессор. — Сейчас со швабры снимем эту никчемную клизму и потопаем домой.

— Ни в коем случае, — замахала руками Инна.

— Милая, я ведь знаю, как чувствую себя. Всё прекрасно!.. Просто меня выкинуло в безвременье. И я там немного понежился. А здесь меня посадили под швабру.

— Да ты, Микуля, восемь часов кряду находился в беспамятстве, — взглянув на часы, сказала она.

— А что всё-таки произошло? — поинтересовался Караев.

— Не знаю… Я включила тумблер — и вдруг брошь на твоём подвздошье ярко-ярко засветилась. Она загорелась. А по контуру пробежало пронзительно синее пламя. Как лезвие. Как молния… И ты, Микуля, не подгибая колен, в рост грохнулся на пол.

— Не сломал? — хитро улыбаясь, спросил он.

— Кости твои целы, — успокоила она.

— Я не о том, — засмеялся Караев. — Пол не проломил?

Инна всхлипнула. Ей было не до шуток. Мика нежно провёл ладонью по её щеке, утёр выступившие слёзы и, не выдержав, спросил:

— Почему? Откуда взялась эта вспышка?..

— Суздалев сказал, что всё произошло из-за алмазов. Они оказались плохого качества. А камушек, вправленный в «брошь», по его мнению, вообще ни к чёрту не годился. Тринадцать испытаний выдержал, а на четырнадцатом — сгорел. Сфокусированный на нём пространственный луч времени превратил его в графит, а тебя в полутруп…

— Он так и сказал — пространственный луч времени?

— Угу, — подтвердила Инна и стала рассказывать, как этот колобок Суздалев быстрее всех оказался возле кафедры у бездыханно лежавшего Караева. Сорвал с него «брошь» и, оттолкнув Инну, рявкнул: «Выключай механизм!».

— А что он сказал об аппарате?

— Гениальная самоделка.

— Так и сказал?! — восторженно переспросил профессор.

— Да. А потом, понаблюдав за бригадой прибывшей скорой помощи, он отдёрнул от тебя врача и эдак с ленцой, но уверенно проговорил: «Не суетись, доктор. Волноваться нечего. Если он не витает в другом времени — значит, очухается… А если там ему хорошо… Зачем ему возвращаться в эту говённую компанию…»

— Это в его стиле, — расхохотался Караев.

— Официальные лица, кстати, тоже выразились в свойственном для них стиле. Чекист провозгласил солдафонскую шутку: приложил свою красную пятерню на лоб и, повернув её на девяносто градусов, сказал: «Факир был трезв, но не в себе. И фокус не удался». А президентский посланник сказанул похлеще: «Гиперболоид профессора Гриффина не сработал. Потому что не работал…» Мерзкие циники. Только Марк Исаевич, когда я садилась в машину скорой помощи, веско, так, чтобы все слышали, пробасил: «Ваш муж сделал великий шаг. Но что поделаешь — нет пророка в своём отечестве…»

— Вот это мнение! Вот это оценка! — восторженно отреагировал Караев.