Месть Розы

— Так что нас держат здесь не только черные стрелы и стены из отбросов. Страна Цыган правит этим миром. Они обладают необъяснимой темной силой. Они заключили какую-то сделку. Им удалось поставить себе на службу сам Хаос — или часть его. Вот почему, как я думаю, они не смеют остановиться. Все упирается в их беспрестанное движение.

— Тогда мы должны остановить Страну Цыган, — просто отозвалась Роза.

— Это невозможно, сударыня. — Фаллогард Пфатт в отчаянии покачал головой. — Она существует, чтобы двигаться. Она движется, чтобы существовать. Поэтому Дорога никогда не меняет направление, а лишь надстраивается, даже когда погрузилась в пучину земля — как в том заливе, который нам вскоре предстоит пересечь. Они не могут изменить Дорогу. Я задавал им вопрос, когда мы только прибыли сюда. Они сказали, это слишком дорого, общество не может себе этого позволить. Но это неправда. Они не в силах изменить свой курс, как не может сменить орбиту планета, что кружится вокруг солнца. А любая попытка бежать отсюда подобна попытке камешка избегнуть притяжения земли. Нам сказали, пусть это нас не беспокоит. Что волноваться надо лишь о том, чтобы остаться на платформе, а не под ней.

— Так это просто тюрьма, — восклицает Уэлдрейк, продолжая угощаться сыром, — а вовсе не свободная страна! Отвратительное надругательство над естественным ходом жизни! Мертвый порядок, который только на смерти и держится. Неправедный — и держится на несправедливости. Жестокий — и держится на жестокости. Зато все мы видели, как троллонцы не нарадуются своей культурности, доброте и хорошим манерам, а у них под ногами бредут мертвецы, единственная опора их глупости и самообмана! Что за пародия на истинный прогресс!

Матушка Пфатт повернула сморщенную, точно печеное яблоко, головку к Уэлдрейку и добродушно хмыкнула, без всякой издевки:

— То же самое сказал им мой брат. Каждый раз говорил им. Но он умер там, внизу. Я была с ним. Я почувствовала, когда он умер.

— О! — Поэт, казалось, оплакивал эту смерть вместе с ней. — Проклятая насмешка над свободой и справедливостью! Какая бесчестная ложь! Ибо когда хоть одна душа в этом мире страдает, как страдают сотни тысяч или даже миллионы, все они виновны.

— Да, эти троллонцы — славные ребята, — саркастически отозвался Фаллогард Пфатт. — Такие добродетельные и милосердные. Похваляются своей мудростью и терпимостью…

— Нет. — Уэлдрейк встряхивает огненно-рыжей гривой. — Они могут считать, что им повезло, но дело не в доброте и не в мудрости! Иначе в конце концов такие люди соглашаются на все, что угодно, лишь бы сохранить удобства и привилегии, поддерживают своих правителей, избирая их с истинным демократическим и республиканским рвением. Так все устроено, сударь. И они даже не думают, насколько все это несправедливо. Лицемеры до кончиков ногтей! Будь на то моя воля, я бы немедленно остановил всю эту пародию на прогресс!

— Остановить Страну Цыган! — Фаллогард Пфатт издевательски расхохотался, а затем добавил с подчеркнутой серьезностью: — Будьте осторожны, мой дорогой. Здесь вы в кругу друзей, но в ином обществе такие мысли почитают за ересь! Так что молчите, сударь! Молчите!

— Молчать! К этому не устает призывать любая Тирания! Тирания рычит: «Молчите!» — даже своим рыдающим жертвам, даже когда слышит, как стонут и молят о пощаде раздавленные ее железной пятой миллионы. Это падаль, которой черви придают подобие Жизни, труп, трепещущий под весом личинок, гнилой остов идеальной Свободы… Вольная Страна Цыган — это чудовищная ложь! Движение, сударь, это еще не Свобода! — выдохнул разъяренный Уэлдрейк.

Краем глаза Эльрик видел, что Роза поднялась и вышла из комнаты: должно быть, бурные дебаты прискучили ей.

— Колесо Времени со скрежетом вращает миллионы зубцов, которые цепляют другие миллионы, и так до бесконечности… или почти до бесконечности. — Фаллогард Пфатт опасливо покосился на свою матушку, которая вновь смежила очи. — Смертные — лишь его пленники и служители. Такова истина, и никуда от этого не денешься.

— Человеку доступно отражать истину или пытаться смягчить ее, — заметил на это Эльрик. — А иногда можно даже попытаться что-то изменить…

Уэлдрейк отхлебывает из наполненного до краев бокала.

— В моем мире, сударь, истина считалась неизменной и никто не посмел бы утверждать, будто реальность такова, какой нам кажется в этот момент. Мне тяжело слушать такие суждения. Более того, сударь, признаюсь, они тревожат меня. Не то чтобы я был не в силах оценить всей их прелести, равно как и того оптимизма, что вы, на свой манер, выражаете. Просто меня учили доверять своим чувствам и верить, что мироздание в основе своей прекрасно и неизменно, опирается на непреложные естественные законы и в чем-то подобно машине, бесконечно сложной и хитроумной, но все же разумно устроенной. Такова, сударь, Природа, которую я восхвалял и которой поклонялся, подобно тому, как иные поклоняются божеству. То же, что предлагаете вы, кажется мне шагом назад. Эти понятия близки устаревшим идеям алхимиков.