Месть Розы

Наконец они смогли продолжить движение и вскоре оказались на вершине холма, откуда им открылся вид на огромное сооружение внизу, которого – они были в этом абсолютно уверены – еще мгновение назад там не было. И тем не менее перед ними во всей невообразимой сложности предстало нечто, состоящее из множества деревянных колес и чудовищных шестерен, все это скрипело, потрескивало и поворачивалось с неторопливой точностью, а где-то внутри стрекотал и поблескивал металл – медные, бронзовые и серебряные провода, рычаги и противовесы, образующие невозможные переплетения, странные сочленения, за которыми виднелись тысячи человеческих фигур, управляющих этим огромным механизмом. Они поворачивали рычаги, выполняли какие-то однообразные операции, несли по мосткам песок или ведра с водой, осторожно, вдоль разметки, призванной поддерживать какое-то тонкое внутреннее равновесие. И все это сооружение сотрясалось так, будто готово было развалиться в любую минуту и погубить всех обнаженных мужчин, женщин и детей, которые постоянно работали на нем. На самой вершине этой башни располагался большой шар. Элрику сначала показалось, что это стекло, но потом он понял, что перед ним прочнейшая мембрана из эктоплазмы, и он сразу же понял, что заключено в этой мембране, поскольку не было на земле колдуна, который не пытался бы разгадать ее тайну…

Гейнор тоже понял, что находится в мембране, и стало ясно: он страшится того, что должно предстать перед ними, как только эти огромные часы отмерят полагающиеся мгновения. А потом они услышали насмешливый голос, раздавшийся из ниоткуда:

– Ну, мои драгоценные малыши, теперь вы видите, как Ариох привносит время в безвременный мир? Всего лишь одно из небольших преимуществ Хаоса. Это мой взнос в Космическое Равновесие.

В его смехе звучала пугающе беззаботная жестокость.

Огромные часы тикали и громыхали, скрипели и клацали, и вся эта структура подрагивала, вибрировала при каждом движении и, казалось, была готова развалиться в любой момент. А из шарообразной мембраны на вершине, которая поворачивалась и сотрясалась каждую секунду, время от времени выглядывал злобный глаз, в неестественной тишине появлялась клыкастая пасть, мелькали убийственные когти, пострашнее когтей любого дракона, однако они никому не приносили вреда, потому что это существо было заключено в самую мощную из тюрем в Высших Мирах и за их пределами. А единственными существами, для заточения которых требовалась такая надежная тюрьма, были Владыки Высших Миров!

Гейнор, догадавшись, что происходит, сделал шаг назад, оглянулся, словно ища, где бы спрятаться, но такого уголка не нашлось. Ариох, видя его смятение, рассмеялся еще громче.

– Да-да, крошка Гейнор, твои глупые происки ни к чему не привели. Когда же вы все поймете, что у вас нет ни силы, ни характера для того, чтобы играть против богов, даже таких мелких, как я и граф Машабак, который сидит вот здесь? – Смех его стал громче.

Именно этого и боялся Гейнор. Его хозяин, единственный, кто мог защитить его от Ариоха, проиграл сражение. А это означало и то, что попытка Садрика обмануть своих покровителей и лишить их вознаграждения тоже, видимо, закончилась неудачей.

Но Гейнор уже и без того потерял слишком много, слишком много знал страха, видел слишком много ужасных судеб, слишком много страдал и заставлял страдать других, а потому не желал демонстрировать того, что было у него на сердце. Он собрался, сложил руки на груди перед собой и чуть кивнул своим шлемом, признавая очевидное.

– Значит, теперь я тебя должен называть моим повелителем, владыка Ариох? – сказал он.

– О да! Я всегда был твоим настоящим повелителем. Повелителем, который заботится о своих рабах. Я проявляю большой интерес к делишкам моих маленьких человечков, ибо их амбиции и мечты во многом отражают амбиции и мечты богов. Ариох всегда был Герцогом Ада, к которому обращается большинство смертных, когда им требуется вмешательство Хаоса. И я люблю тебя. Но больше всего я люблю народ Мелнибонэ, а из них больше всего я люблю Садрика и Элрика.

Гейнор не двигался, его шлем по-прежнему был слегка наклонен вперед, словно он ожидал для себя какой-нибудь страшной и жестокой судьбы.