Месть розы

Павел, со своими неизменными попытками встрять в любой разговор, по теме которого мог сказать хоть что-нибудь, саркастически ухмыляясь, заметил, что таким сильным и отважным рыцарям, как Конрад и Виллем, стоит померяться силами — к примеру, попытавшись пробить друг другу голову. Виллем воспринял слова кардинала всерьез и стал энергично отвергать эту идею, чем раззадорил Конрада, который заявил, что они померяются мастерством владения копьями на следующий день, за городской стеной. Виллем так разволновался, что готов был опять расстаться со своим шлемом, лишь бы Жуглет оказался где-нибудь поблизости. Опасаясь противоречить сюзерену, он согласился на поединок, но сомневался, что сможет победить, и не был уверен, следует ли ему хотя бы пытаться победить.

Ближе к вечеру он забрал во внутреннем дворе Атланта, оружие и двинулся с горы вниз. Миновал холмистые виноградники, выехал за городские ворота и по узким, кривым улочкам добрался наконец до гостиницы. Отослал слугу, с облегчением рухнул на жесткую постель и испустил вздох — или, скорее, стон — физического изнеможения.

— Когда привыкнешь, станет легче, — пообещал из дальнего угла Жуглет.

Виллем подскочил, хотя в глубине души почему-то ожидал, что менестрель окажется здесь.

— Подойди сюда, — сказал он.

Жуглет так и сделал. Виллем, не отрывая головы от подушки, утомленно смотрел на друга. Два или три раза он пытался заговорить, но осекался. Наконец, вздохнув, произнес лишь:

— Очень рад тебя видеть. Поужинай со мной.

4 июля

В голубовато-сером рассветном сумраке, пронизанном янтарными солнечными пятнами, спящая Имоджин томно улыбалась. Она уютно прижималась к мускулистому, худощавому телу Маркуса, и он, в тысячный раз за эти дни, думал, что его сердце не выдержит такого счастья и разорвется. То, что эта девочка воспылала такой горячей и нежной страстью к нему, человеку, почти годящемуся ей в отцы, он воспринимал как доказательство Божьего вмешательства в дела человеческие.

Или, может, дьявольского. То, что они сделали — и продолжали делать, — было так рискованно, так безрассудно. Он не глупец, ему всегда была свойственна осторожность. По натуре Маркус относился к числу людей, предпочитающих не заигрывать с опасностью, однако сейчас обычное здравомыслие, которое подсказывало, как не навредить Имоджин и себе, было полностью утрачено.

Альфонс, граф Бургундский, не пользовался особенной популярностью при дворе. Будучи младшим сыном, сам он не имел сыновей и отчаянно надеялся увековечить свое имя, повыгоднее выдав замуж дочь. Предложить в качестве жениха Маркуса было идеей Конрада. После короля Маркус имел при дворе самую большую власть, но самостоятельной политической фигурой не являлся и происхождением похвастаться тоже не мог. Он был творением Конрада, другом его детства, выдвинувшимся в первый ряд благодаря собственным заслугам и расположению императора. Он согласился на предложенный ему брак, поскольку не имел права отказаться. Кроме того, он привык исполнять все желания Конрада. Мать Имоджин, Моника, знала Маркуса с детства и не нашла ничего предосудительного в том, чтобы во время обручения жених и невеста встретились. Более того, Моника настояла на этой встрече, желая дать дочери возможность удостовериться, что ее суженый — благородный человек.

Несколько раз он видел ее и прежде, еще ребенком, но когда в день их официального знакомства Имоджин вошла в покои Конрада, он не нашел в ней даже следа прежней девочки — так она расцвела и такой красавицей стала. В свете заходящего солнца ее лицо казалось еще прекрасней. Девушка же, едва взглянув на него, вздохнула и прижала руку к горлу.

— Это вы, — с явным облегчением негромко произнесла она. — Я не знала точно, о ком говорил отец. И так рада, что это вы.

И все, больше ничего не понадобилось. Случилось то, что в дурацких французских романсах Жуглета называется coup de foudre.[8] Этому не было объяснения. В продолжение всего разговора они не сводили друг с друга глаз, хотя позже ни один не мог припомнить, о чем, собственно, шла речь. Ее глаза, ее голос — все это врезалось Маркусу в память мгновенно и навсегда, и без всяких на то доказательств он твердо знал, что она также постоянно думает о нем. Он предложил вести переписку, и не прошло и полугода, как они нашли способ — идея была ее — время от времени встречаться наедине.

Почему, гадал он сейчас, зачем они держали нечто столь невинное в тайне? В этой секретности было что-то очень молодое и радостное, и Маркуса, чья юность знала не много веселья, это пленяло. В первый раз, когда оба провели несколько дней в пути до заветного места свидания, он, несмотря на беспрерывную эрекцию, не прикоснулся к Имоджин и пальцем.

Они проговорили два дня, потом он поцеловал ей руку, и они разъехались в разные стороны. Едва возвратившись домой, она в письме простодушно описала ему, что испытывает в его присутствии: по многим деталям он понял, что это не что иное, как женское возбуждение. В результате начиная со второго свидания они уже не отрывали рук и губ друг от друга.