Месть самураев

Бугэй осталось только позавидовать. За четверть бу он выпил две чашечки не очень хорошего сакэ. Хотел выпить еще, но передумал, так как привык к теплому напитку, и побежал дальше. Ноги сами принесли его к храму Сюбогэн. В пяти-шести тан[49] он разглядел дом с зеленой крышей, увитой до конька виноградом с засохшими гроздьями. На стук вышел крепкий аябито, за оби[50] торчал вакидзаси с черной рукоятью. Лицо в мелких шрамах, словно аябито били всю жизнь. А зубы покрыты черным лаком. Бугэй понял, что попал к Моногатари – в братство морских пиратов Бисайя.

– Что надо?

– Дзимму, – не смутился, однако, Бугэй, хотя его подмывало рухнуть на колени – аябито мог убить без повода, о них ходила дурная слава по всему побережью Нихон и Ая.

– Дзимму перед тобой.

– Я от Цукуси, – у него опять подкосились ноги, потому что аябито посмотрел на него исподлобья, а его глаза, татуированные по внешним уголкам, делали взгляд особенно свирепым.

Спасительная молитва застряла у Бугэй я глотке. Он с трудом проглотил слюну.

– Стой здесь, – приказал аябито и ушел домой читать письмо.

Бугэй присел и перевел дух. На душе царил сумбур. Бугэй достал из-за пазухи сладкий бамбук и стал машинально жевать. Он ждал полкоку, отчаянно труся и собираясь улизнуть при первом же подозрительном шуме. Но постепенно успокоился и даже пересчитал кур, пасущихся на лужайке, затем уток и индюков. Подумал, что неплохо бы стащить одного назло аябито. Даже представил, как это все произойдет: будет много ругани и беготни. И наверное, ушел бы, но поручение кантё надо было выполнить до конца. Наконец появился Дзимму и сказал:

– Передай кантё, что все сделаем, – и зыркнул так, что у Бугэй сердце снова упало в пятки.

Не оглядываясь, он долго бежал в сторону порта. Только увидев базар, перевел дух и сообразил, что можно остановиться, пропустить пару чашечек сакэ и поглазеть на тамошнюю публику. Если бы он задержался хотя бы на кокой, то заметил бы, как из-за тех ворот, в которые он стучался, выбежал три человека. Один торопливо направился в гору, где виднелись дома на обрыве, похожие на пчелиные соты, другой в центр города, где жил одзия[51], а третий – в порт. Но был еще один – четвертый, который пошел за ним, за Бугэй.

На рынке Бугэй встретил пассажиров и перекинулся парой фраз с Язаки. Оказалось, что они идут в бани. Язаки даже хотел было присоединиться к Бугэй, чтобы отведать местных яств, молочного поросенка с перцем, например, заодно и выпить, но под неумолимым взором Натабуры, который знал его повадки, не посмел поддаться искушению, а вместе со всеми отправился в бани. А Бугэй в хорошем расположении духа и с чувством выполненного долга вернулся на «Кибунэ-мару».

– Все сделал?.. – даже не глянул в сторону повара кантё, презирая его за низкое происхождение и пьянство.

– Все, таратиси кими, – с поклоном ответил Бугэй, стараясь не дышать на капитана, хотя на всякий случай положил за щеку пахучий лист кусу.

– Готовь обед.

– И на пассажиров тоже, таратиси кими?

– И на них.

У Бугэй отлегло от сердца. Значит, не все так плохо. Значит, кантё Гампэй передумал убивать Язаки.

– Слава Будде, – прошептал Бугэй и занялся очагом.

Над джонкой закрутился смолистый запах хикимацу.

***

– Что? Подожди… – он чуть обернулся, чтобы лучше разглядеть толпу. Они как раз выбирали для Натабуры рубаху. – Нет. Показалось…

– Да, учитель? – почтительно переспросил Натабура.

– Мне показалось, что за нами следят.

Его действительно насторожил чей-то острый, как шило, взгляд, который не единожды сверкнул в толпе местных торговцев и покупателей.

– Аябито здесь много. Это остров аябито. Их нанимают вако.

– Вот это мне и не нравится, – произнес Акинобу, – сам не знаю почему.

Аябито слыли безжалостными убийцами. Они были коварными, поклонялись Сятихоко – Богу моря, и молились в гротах голове рыбы-чудовища – идзири. Свои кинжалы «пятнадцать шагов» они мазали ядом древесной лягушки куру. Даже легкораненый человек не уходил дальше полета стрелы.

Натабура хотел рассказать учителю Акинобу о знаке Мус, который он сегодня видел, но не успел.

– Учитель… учитель… – степенно, как и подобает дзидаю, позвал Язаки, – здесь сказано о нас.

Он доедал третью моти, перемазался с ног до головы и был счастлив как никто иной, во все глаза разглядывая разношерстных сирая[52].

В центре площади на столбе висел большой, обтрепанный ветрами и дождями листок.

– Почему это? – еще больше удивился Акинобу, а прочитав, сообразил: да, пожалуй, действительно о нас.

В листовке было написано следующее: