Месть. Все включено

Запретный плод слаще дозволенного, это известно с ветхозаветных времен. Милу так и тянуло туда, где высокие заросли бурьяна, обвивающего ржавые ограды могил, скрывали от посторонних глаз безымянные холмики, все, что осталось от чьих-то истекших жизней. Там, за рядом массивных, похожих на дзоты старинных склепов, Мила и нашла мальчика. Его похоронили очень давно, до войны, о которой она мало что знала. Хоть могила выглядела вполне ухоженной. Летом на ней росли фиалки и «анютины глазки».

Мила часто разговаривала с мальчиком, доверяя самые сокровенные тайны, горести и радости, что были у нее. Они оказались почти одногодками, Мила и мальчик с довоенной фотографии, только разнесенными во времени. Мальчик смотрел печально. Глаза у него были большущими и невероятно грустными, словно, в ателье фотографа он уже знал, для чего пригодится фотография. В тайне от бабушки Мила взялась ухаживать за его могилой. Вырывала сорняки, а в изголовье посадила незабудки. А однажды, в очередной раз улизнув от бабушки, она повстречала там старика со старухой, древних, как само мироздание. Старики тихонько сидели на лавке, вкопанной неподалеку от могилы. Мила, в смятении, хотела прошмыгнуть мимо, но тут старуха подняла голову и поманила ее пальцем.

– Подойди ко мне, дитя.

Голос был надтреснутым, неприятным, зато глаза смотрели ласково, в окружении добрых морщинок. Мила поверила им, и подошла, потупив голову.

– Как тебя зовут, девочка?

– Люда, – сказала Мила.

– Красивое имя, – похвалила старуха. – Сколько же тебе лет, Люда?

– Шесть.

– Этого совершенно недостаточно, чтобы бродить по кладбищу в одиночестве, – строго сказал старик. Лицо у него было изможденным и желтым, как кожура лимона, нос казался непропорционально большим, а борода белой, словно снег или вата. Костлявые руки были покрыты пигментными пятнами, суставы – болезненно распухшими.

– Я не одна. Я с бабушкой, – отвечала Мила.

– И где же твоя бабушка, маленькая красавица? – спросил старик, собираясь погладить Милу по голове. Но, почему-то передумал.

– Там. – Мила показала на главную аллею.

– Тогда поспеши к ней, ведь, она, наверное, беспокоится.

– Наверняка беспокоится, – добавила старуха.

Зажав подаренную конфету в ладони, Мила отступила на пару шагов. И, уже собравшись уходить, отважилась на вопрос, который ее так и подмывало задать. Ведь не зря они там сидели.

– Бабушка, а этот мальчик – ваш внук? – она указала на могилу.

– Он наш сыночек, – сказала старуха, и маленькая скупая слезинка скатилась из уголка глаза, сразу потерявшись в морщинках на щеке.

Мила в смятении понеслась между могил и вскоре вернулась к бабушке. Та действительно начала беспокоиться, и выглядывала внучку среди зарослей. Тяжелые лейки стояли рядом, наполненные студеной водой.

– Умаялась? Сейчас, сейчас уже идем, доню.

* * *

Вопли чаек, сцепившихся из-за добычи, были первым, что она услышала, очнувшись. Приподнявшись на локте, Мила обнаружила невдалеке останки черноморского дельфина, выброшенного прибоем на берег. Повернув голову, она посмотрела на Любчика. Лейтенант лежал на спине и тяжело, со свистом дышал. Оказалось, что он в сознании.

– Гриша?

Неудачная попытка повернуть голову.

– Давно мы тут лежим?

– Е жнаю.

Мила оглядела пляж. Он был безлюден. Метрах в двухстах впереди находился высокий каменистый мыс, выдвинутый в море, как гигантский бивень. На мысу высилась стальная мачта за проволочным забором, снабженным наблюдательными вышками по периметру.

– Может, там пограничники? – это было бы неплохо. Это было бы спасением.

– Отхута шейшас? – выдавил Любчик, не отрывая глаз от неба, по которому проплывали облака.

Строения на мысу издали казались безлюдными, сколько Мила не напрягала зрение в надежде уловить какое-нибудь движение или хотя бы блик от линз бинокля. Но, напрасно.

– Похоже, ты прав.

Мила перевела взгляд на берег. Несколько левее она заметила ложбину, образованную двумя отрогами. В глубине ложбины приютились жидкие карликовые кусты, низкорослые, как обитатели тундры. Они мало годились для маскировки, и все же Мила решила перебраться туда, потому что это было лучше, чем торчать на открытом месте. Встав на четвереньки, она склонилась над Любчиком:

– Ну же, Гриша! Помоги мне!

Его лицо застыло. В зрачках отражались облака. Челюсть безвольно отвалилась.

Нет, – сказала Мила, – не сейчас. – Она приложила ухо к груди. Удары сердца ухали, словно колокол. Он был жив, только провалился в обморок. Вернуть его оказалось невозможно ни мольбами, ни даже парой затрещин. Тогда Мила потащила тело лейтенанта волоком, словно бурлак с известной картины Репина[35] баржу. Это оказалось даже тяжелей, чем она думала. Ноги буксовали, Любчик оставался на одном месте. Когда они все-таки очутились в ложбине, Мила не чувствовала ни рук, ни ног, а колени разбила в кровь. Кое-как обустроив милиционера среди кустов, Мила вернулась к морю, и тщательно разровняла борозду, оставленную его телом. Покончив с этим, она вернулась к Любчику. Лейтенант пришел в сознание.