Месть женщины

Потом оба задремали, не обращая внимания на тучи комаров и мошкары. Инга лежала на спине, приоткрыв рот и закинув за голову руки. Ваня проснулся первым — ему почудились шаги. Накинул на обгоревшие плечи рубашку, натянул плавки и выглянул наружу. Никого.

На противоположной стороне реки прямо напротив их шалаша поблескивал стеклышками веранды дом. Кто-то, кажется, дядя Толя, стоял, облокотившись о перила круглого балкончика наверху и смотрел вдаль. Ваня помахал ему рукой, но дядя не ответил.

— Вставай, — сказал он, вернувшись в шалаш. — Нас заждались к ужину. Я проголодался, как волк. Интересно, тетя Нонна догадалась напечь пышек? М-м, так хочется пышек с медом. Когда мы с бабушкой были в Коктебеле, она покупала мне мед в сотах. Ты когда-нибудь ела мед в сотах?

— Не-а, — сонно протянула Инга. — И пышки мама никогда не печет. А бабушку паралик разбил. Фу, от нее так мочой разит…

Инга натянула свои черные трикотажные трусики и завязала грудь белой ситцевой косынкой в красный горошек, которую ей дала Нонна. Ваня невольно отметил, что получилось стильно, как в журнале мод — на Инге все смотрелось стильно.

Не ветер, вея с высоты,
Листов коснулся ночью лунной;
Моей души коснулась ты —
Она тревожна, как листы,
Она, как гусли, многострунна, —

вдруг вырвалось из его груди, когда лодку подхватило и понесло речным течением.

— Ты что, сам сочинил? Вот здорово! — Инга одобрительно поцокала языком. — Я и не знала, что может быть так здорово. Ты прямо с ходу сочинил, да?

— Это сочинил граф Алексей Константинович Толстой, мой любимый поэт из русских. Слыхала про такого?

— He-а. Зато я знаю Высоцкого. И Окуджаву. «Ах Арбат, мой Арбат, ты — моя религия», — фальшиво пропела Инга. — Клево, да?

Ваня поморщился, но промолчал. Он не любил современную поэзию.

Лодка ткнулась носом о берег, и Инга, встав во весь рост на корме, с визгом нырнула в воду и поплыла широкими мужскими саженками. Потом перевернулась на спину, крикнула: «Догоняй!!»

Ваня видел ее острые белые груди, торчащие из воды — косынка сбилась на живот. Не раздумывая, он бросился в реку и поплыл следом. Метрах в пятнадцати от берега выступала мель. Здесь местами было по пояс и даже мельче. Он схватил девушку за талию, едва ее ноги коснулись песчаного дна. Они барахтались, сцепившись в шутливой схватке, пока оба не очутились под водой. Ваня успел нахлебаться вдосталь, в носу и в горле противно засвербило. И тем не менее он крепко прижал к себе еще не успевшее охладиться в воде тело Инги, резким движением сдернул трусики. Ему казалось, будто девушка тает в его руках.

— Совсем как в книжке — помнишь, ты рассказывал? — прошептала она с закрытыми глазами. — Любовь из книжки. Здорово-то как…

После ужина они сразу ушли к себе во флигель. Инга заснула, едва коснувшись головой подушки. Она лежала, как показалось Ване, в неживой позе со сложенными на животе руками и запрокинутой в крутом изломе шеи головой. Ему вдруг сделалось не по себе, и он пригляделся — дышит ли Инга. Все было в порядке: грудь девушки мерно вздымалась, она чуть улыбалась во сне.

Ване не спалось. На дворе еще было светло — только что село солнце. Он очень любил сумерки. Они отличались от остального времени суток своей непостижимой ирреальностью, как бы обещая исполнение самых неисполнимых — трансцендентных — мечтаний. В детстве он часто плакал в сумерках. Это были сладкие слезы о чем-то прекрасном, но, увы, несбыточном.

Осторожно, чтоб не потревожить спящую Ингу, Ваня спустил на пол ноги, натянул на голое тело джинсы и вышел во двор.

Длинная алая полоска зари над рекой напоминала огненный мост. Заречные дали на глазах растворялись в жемчужно-сером тумане, который густел и наливался синевой надвигавшейся ночи. Ваня обошел вокруг темного — ни одного огонька в окне — дома. Странную жизнь ведут его обитатели: нет телевизора, старый приемник накрыт искусно вышитой гладью салфеткой. И, похоже, никаких газет либо журналов. Книги, правда, есть, но главным образом словари, учебники английского и несколько книжек-покетов в мягкой обложке. Ваня не мог себе представить, что дядя читает по-английски. Но если не он, то кто тогда?..

Он зашел в дом. Тихо. Наверное, все легли спать. Дядина комната самая дальняя справа по коридору. Тетя спит на веранде на полу в окружении целой горки пестрых подушек. Ваня невольно улыбнулся, вспомнив это романтическое — цыганское — ложе в углу просторной светлой веранды, выходящей на реку. Вообще в тете Нонне есть что-то цыганское, хоть она светловолосая и очень полная — Ваня почему-то всех цыганок представлял худыми. Какая-то она диковатая и, кажется, себе на уме. Очень любит дядю Толю и не скрывает этого. Любит как-то униженно, просительно. А он милостиво разрешает себя любить…