Мести не будет

— Глумлюсь, — не стал отрицать игумен. — Глумлюсь, ибо кто-то же должен поглумиться! Стыдно мне смотреть на вас, панове, стыдно и горько. Цвет королевства, самые именитые роды вижу я здесь, а душа не радуется. Зрю я в сердце своем, что разменяли вы, панове, гордость шляхетскую, честь старозаветную, удаль лужичанскую на богатые фольварки, да звонкое серебро, да пшеницу в закромах, да бобровые хвосты под сметаной на столах. В серпне на площади выговской что кричали вы, панове? Что горланили, толпу подзуживая?

«Что ж не заткнет его никто? — устало подумал Зьмитрок. — Сорвет ведь сейчас святоша все, что задумано. Испортит все, песья кровь... Давно надо было сослать его в дальний монастырь, куда-нибудь в Бехи, только лень было повод подыскивать. Да и любит его народ выговский. Это тебе не Зджислав Куфар, разбойник малолужичанский, тут тоньше подход нужен. Ну, да ничего, все тебе припомню, твое преподобие. Дай только срок...»

— Шел бы ты... — Стодолич словно услыхал мысли Грозинецкого. — Шел бы ты лесом, твое преподобие!

— Что? — приподнял бровь Пакрых. — Это ты мне, пан Микал?

— Тебе, тебе. Кому ж еще?

— Так ты выйди и прогони меня! — Ладони преподобного Силивана поухватистее легли на посох. — Хочешь, в лес, а хочешь, в поле.

— Панове! — прорвался сквозь шум и гам голос пана Шэраня. — Панове, как вам не стыдно? Король здесь и смотрит на вас!

— А пускай поглядит! — выкрикнул Ярема Вовк. — А то давно при нем не орали. Нам нет числа, сломим силы зла! Отвык, поди?

— Да как ты можешь, пан Ярема?

— А вот так и могу! Я — старый и больной. Мне ли бояться расправы? Днем раньше к Господу, днем позже — есть ли разница?

— Панове, панове! — выкрикнул пан Иахим. — Что ж вы, как торговки на площади скубетесь? Ведь закон новый обсуждать надо! Не для себя же радею, для Прилужан! Для будущих поколений, что спасибо нам скажут!

— Скажут, скажут, пан Иахим, непременно скажут! — подпрыгнул Стреджислав Яцьмежский. — Как ты нашим дедам сказал уже!

— Да как ты смеешь, щенок! — зарычал пан Стронга.

— Я тебе не щенок, пан Иахим! — срываясь на фальцет воскликнул князь Стреджислав. — Не щенок, а шляхтич! Пускай у тебя фольварков вдесятеро больше, зато я род свой числю на четырнадцать колен. И никто из моих предков Отечество не продавал за грозинецкое серебро!

Выкрикнул и оглянулся на Зьмитрока. Петух петухом. Когда б еще ногой грести начал, не отличить.

— Мальчишка! Да я тебя! — Пан Иахим грозно пошел вперед, на ходу поддергивая рукава.

Дорогу ему заступил Кажимеж Чарный:

— Охолонь, охолонь, пан каштелян...

— Пусти меня! Я его в дерьмо вобью! В то дерьмо, откуда он вылез!

Князь Яцьмежский ловко перепрыгнул кресло, устремляясь навстречу пану Иахиму. Его за рукав ухватил Тадеуш Плещец. Молодой сенатор дернулся, стремясь освободиться. Далеко не новый жупан не выдержал и затрещал...

Неподвижность в зале сохраняли четыре человека.

Два застывших столбами гусара у дверей.

Подскарбий Зьмитрок Грозинецкий, который продолжал разглядывать сборище через полуприкрытые веки.

Король Юстын, горестно сгорбившийся в своем похожем на трон кресле.

— Наша Элекция! — перекрывал бессвязные выкрики князей громоподобный голос Силивана. — Не дикость и отсталость! А, напротив, великое достижение нашего королевства! Не обречены мы подчиняться человеку! Во власть пришедшему благодаря крови и родству! А можем выбрать достойнейшего! Из достойных! Это ли не благо?

— Позор! Позор! Вон!!! — орал Южес Явороцкий — рябой с малолетства магнат из-под Батятичей. Вот только кого он позорил и гнал прочь, оставалось непонятным. И для самого пана Южеса, скорее всего. Зато выкрикивал свое «Позор!» он самозабвенно. Даже заглушал иногда игумена храма Святого Жегожа Змиеборца.

— На площадь, панове! — басил преподобный Силиван. — Пускай народ узнает, каких змиев искусителей сам же на правление поднял! На площадь! Не трожьте Элекцию, запроданцы!

— Уймись, пан Пакрых! — попытался образумить его Винцесь Шваха, митрополит Выговский и патриарх всего королевства.

— Тебе ли, терновцу, меня затыкать? — немедленно ответил Силиван. — Я в Выгове родился, в Выгове живу, в Выгове и помру, даст Господь! Ты ж приехал сюда за клобуком патриаршим! А по заслугам ли тебе сан такой, подумал? А ну-ка поддержи меня, пан Жичеслав! Не ты ли после его преподобия Богумила в митрополиты шел по справедливости?

Игумен монастыря Святого Петрониуша Исцелителя стукнул посохом о пол, что-то сказал. Его не расслышали. Да никто и не слушал, если честно сказать. Он махнул рукой, отвернулся и уставился в завешенную гобеленами стену.

— Не тебе то решать, — стукнул об пол своим посохом Винцесь Шваха. — На то есть королевская воля и королевское слово!

— Ан еще разобраться надо, на чьи денежки ты поешь! — закричал пан Церуш. — Уж не уховецкой ли чеканки твои сребреники, Силиван?

— Позор! Позор!!! — надсадно ревел Явороцкий.

— Мои деньги чище твоих! — твердо отвечал Пакрых. — А ты подумай о судьбе Отечества! Или тебе уже наплевать?

— Я Отечеству всю жизнь посвятил!

— Ага, а еще кобелям борзым да сукам! Совсем занехаяли Прилужаны с вашими сучьими вытребеньками!